- Не вздумай никого ни в чем переубеждать! И это я ослина? И баран?

- Да, а кто?

- Действительно, - иронизировал Стефан. – Послушай!..

- Нет, это ты меня послушай! – перебил его друг. - Ты - гений! Со всей серьезностью я тебе сейчас это заявляю, поскольку искренне считаю тебя гением. Ты - талант! И это ты меня всегда тянул. И всех, впрочем. Ты всегда познавал все сам. Ты и есть свои знания. Понимаешь? Но, как тебе известно, я так думаю, что всю гениальность, и всякий талант очень легко закапывает лопатой излишняя скромность, которую ты так и не научился закапывать нечто другим – наглостью и упертостью, в хорошем смысле, конечно, а не той упертостью, что у тебя сейчас.

- Ты решил перейти на личности? Сказать мне, что я стеснительный и замкнутый чурбан?

- Я тебя умоляю, Стеф! Посмотри со стороны на ситуацию. Ты сидишь на кресле заведующего кафедрой, но позволяешь спихнуть себя с него, даже ни на секунду не сопротивляясь, добровольно, вот, возьмите даром! Я же еще молодой! Зато для поездки в Нью-Йорк ты уже стар! Да, действительно… У тебя одни лишь отговорки! Вот, в чем твоя проблема, Стеф! Ты крайне нерешительный! И ты крайне инфантильный человек!

- Иди ты на хер! – не побоялся ярко выразиться Стефан, здорово раззадоренный критичными словами Льюиса.

Он не привык к его критике. Он встал, чтобы уйти.

- Стой, ты чего? – спохватился Льюис, но как-то не серьезно, словно отчасти насмехаясь над такой реакцией друга.

Он всего лишь высказывал свое мнение, как он считал. А тот обиделся.

- Хочешь, сам претендуй на эту должность. Я даже замолвлю словечко в твою пользу. Но за себя я откажусь! – непривычно эмоционально сказал Стефан, отмахнувшись от него.

- Ты куда?

- Я домой! Я хочу домой!

- Зачем?

- Не «зачем», а «от кого». Ясно?

- Чего? – возмутился Льюис, - Кто бы говорил! – выпалил он ему вслед.

Стефан не оборачиваясь вышел из бара. Он сейчас подумал о том, что завтра этот разговор почти забудется. Ведь всему виной то, что Льюис оказался намного пьянее его, как он был в этом уверен. Ровно так же, как он был уверен в том, что категорично откажется быть заведующим кафедрой, даже если декан настоит на этом. А также в том, что этим летим – в этот раз он поедет в Нью-Йорк. Вот так! И все же, Льюис иногда мог довести его, хоть он уже почти и не держал на него зла. За что держать? За честное мнение? За правду?

Глубоко вдохнув, Стефан, вдруг подумал о семье, когда решил успокоиться. Но каждый раз эти мысли наоборот вызывали в нем тревогу. У него никого не было, кроме Льюиса. Матери уже не было как год. А с отцом у Стефана были не лучшие, как он сам считал, отношения. Последним временем – тем более. Старший брат, угораздило же про него вспомнить, отбывал срок в местах лишения свободы. И неизвестно, когда его освободят. Как же он не любил вспоминать о родных…

Он был одинок. По-настоящему, Стефан чувствовал себя одиноким вечерами, особенно после бара. Бар умел внушать ему одиночество, не смотря на то, что в бар он без Льюиса не ходил. Шесть лет… Длинных, мучительных, и в тоже время бестолковых шесть лет одиночества, которые он влачил, сам не зная отчего. Безумие, наверное. Не видеть смысла в жизни, но жить. А смерть – это трагедия. Стефан мысленно не соглашался с Льюисом, продолжая думать о том, что наговорил тот ему в баре. Льюис… Его не подделать. И признание его ничем не купить. Единственный способ – это быть его лучшим другом. И как же он был благодарен ему и верен всей душой за то, что он был в его жизни. И почему он никогда ему не говорил об этом? Возможно потому, что Льюис и так знал это, как его лучший друг?

Дружба… может претендовать на то, чтобы называться категорией – твердил себе Стефан. Наконец, он сдвинулся с места и пошел домой.

По дороге, Стефан подумал о миссис Трефан. Еще эта милая старушка существовала в его жизни, однако. Человек, которого он зачастую (что парадоксально) пытался миновать, стараясь как можно тише зайти в подъезд, а затем и в квартиру. Который спать не будет, пока не услышит шаги любимого соседа за своей дверью, а еще, для полного счастья, пока не увидит его. А он… такой интровертный, но настолько воспитанный парень, не откажет ей во взаимной доброте, и пообщается с ней, не смотря на то, что мысли его все уже разрывают его голову на части, мыслями сидя за пишущей машинкой. Он так хотел сесть за нее…

Что интересное заметил Стефан для себя, так это то, что при плохом настроении и пишется намного проще. В основном негативные чувства руководят творческим процессом. А все это одиночество, что повисло на его сердце неизбежным грузом сейчас, вселяло ему грусть. Вечер – пора грусти. Утро обычно веселее. Стефан любил утро. Оно все же показывало своим наступлением, что и жизнь имеет продолжение, освещаясь после охватывающей разум ночной темноты. Темноты, которую он, впрочем, запускал в себя сейчас. Принимал ее и впитывал, словно кормил меланхолию, которая, наевшись, частично выходила из него, продолжая свой путь на чистых листах бумаги. Не спеша. Пока не захочется спать…

* * *

Отец Джулиан воздвигал руки вверх, тщательно жестикулируя и подбирая слова:

- Все мы помним, из-за чего Бог сверг дьявола с небес. За что тот пал, сгорая, как его ангельские крылья, пал прямо в бездну – в ад. Обезобразился, предавший Бога. Помним за что? Конечно, помним! Я обращаюсь к вам, рабы Божьи! Избранные за свою верность Всевышнему. Сыновья и дочери Его! И обращаюсь с тем словом, чтобы напомнить вам, для чего мы здесь. И от чего мы здесь, слава Богу! Ведь больше нет никого! Но мы не одни. С нами Он. И Он следит за нашими деяниями. Он чувствует наши настроения. Я хочу открестить вас от тех намерений, которых у вас не должно быть. А именно – отделяться от нашей с вами миссии душой и телом. Это сродни предательству. Бог не простил предательства своему любимому ангелу. И он не простит предательства нам. Поэтому, взываю к вам – те, кто несет в свой дом еду и не делится; те, кто лукавит и врет, улыбаясь, смотря в глаза, словно говоря правду – покайтесь и излечите в себе это дурное веяние, иначе сам Бог излечит это в вас. Мы должны быть вместе. Вместе мы достигнем обещанного нам рая. А пока будет сговор против нашей миссии, то ли он будет у одного человека с самим собой, то ли между двумя – я буду помогать Богу отстаивать его правду. Лишь самые праведные попадут в рай! Вы же самые праведные? Да? Вы же самые верные? Да? Не уподобляйтесь рогатому невежде! Держите гордыню вашу за горло так, как я держу свою. И тогда душа ваша будет цела, чиста и полноценна перед Богом. Аминь!

- Аминь! – повторили все присутствующие в церкви в унисон.

Проповедь духовного лидера Джулиана прошла непревзойденно, как всегда. Когда же все вышли из деревянной церквушки, заметно подвергнутой природным разрушителям, таким как частые и сильные ветра, холодные ночи, повышенная влага в воздухе, туман, зимой снег и лютые морозы – он подозвал к себе Джека Лоуэлла и близнецов, чтобы те не расходились сразу кто куда. Спускаясь от церквушки по вытоптанной посреди зелени тропинке, вместе с их семьями, Джулиан, сложив руки на груди, говорил важным и довольным голосом:

- Как же приятно наблюдать за тем, как крепнет наша община. Как развиваются и крепнут наши дети – продолжатели нашего пути, воскресители нашей цивилизации – чистой от грехов и грязных помыслов.

Он посмотрел на Марка, шедшего возле своей матери. Тот также посмотрел на него своим, словно треугольным взглядом. Левый глаз, правый глаз, и тот, что на лбу. Джулиан решил сразу перейти к теме разговора.

- Но все же меня, как человека ответственного за ваши жизни и за ваши души, беспокоит один момент. А точнее, один человек, который своим поведением напоминает мне поведение Люцифера на небесах, - сказал Джулиан, и остановился.

Остановились и остальные. Он сделал характерный, задумчивый вид, который демонстрировал, что женщины будут лишними в этом разговоре. Его жена Мария, жена Джека – Люси, и жены близнецов мигом поняли момент и стали уходить.