- Мой коллега?

- Да. Этот высокий… Льюис!

- А! – стукнув себя пальцами по лбу, весело произнес Стефан, уже и забыв. – Точно, Льюис! Мы же только что о нем говорили!

- А он говорил только о вас, – увлеченным взглядом, продолжила Кларисса.

Стефан смущенно улыбнулся в ответ. Но смущение его было более наигранным, нежели тем внезапным, которое он испытывал обычно. Что-то его манило в этой девушке. Возможно, поэтому он так живо включался в прежнюю жизнь? Ему придется возвращаться сюда чаще…

- Должна признать, мистер Полански, вы довольно быстро адаптируетесь после такой тяжелой комы. Зачастую, пациентам требуется намного больше времени, чтобы начать общаться, помнить какие-либо конкретные выражения. Вы – феноменальный пациент. Скоро доктор вернется, и скажет более конкретно, что ждет вас ближайшие несколько дней. Какая терапия, исходя из ваших реакций. Но судя по тому, что вижу я, вам не потребуется много времени на реабилитацию. Речевая моторика у вас в порядке, к свету вы уже адаптировались, звук воспринимаете четко. Видимо, вы даже смотрели сны в коме. Наверное, даже помните основные цвета, судя по тому, что вы не лишены чувства юмора.

Стефан увлеченно слушал Клариссу. Но ее последние слова заставили его задуматься. Стефан невольно начал вспоминать, что видел все эти сорок пять дней, находясь в коме. Что заполняло эту мысленную тьму и пустоту вместе с серотонином. Он сделался серьезным на некоторое время, и сказал:

- Обычно я не так уж и часто шучу, - находя для себя это странным.

Кларисса взяла его за руку, Стефан посмотрел на бледную, нежную кожу ее руки. Ему так хотелось чувствовать это прикосновение…

Когда же Стефана выписали, Льюис опекал его все свое свободное время. И вниманием и разговорами, то приходя к нему домой, то встречаясь с ним в баре. Ни за что не хотел оставлять Стефана одного после того, что случилось. Особенно в первый день, для которого Льюис взял выходной, чтобы провести его с другом, наблюдая за тем, как тот явно находился в состоянии долгожданной свободы, но и мысленных исканий от которых хотелось куда-то спрятаться в тот же момент, остаться наедине с собой, и ни о чем не думать. И не спать. Ему хватило сна. Все, что угодно. Но этой ночью он точно не собирался отправляться ко сну.

Стефан искренне ценил заботу Льюиса. Но все же на второй день предпочел одиночество. Спрятаться, забиться в своей комнате, ни с кем не общаться. Затворничество заговорило в нем. Льюис пообещал ему, что позвонит в течение вечера как минимум пару раз. На всякий случай. И сказал Стефану, чтобы тот позвонил в случае чего. Вдруг, ему понадобится его компания.

Переступив порог своего дома, Стефан неспешно осмотрелся по сторонам, будто его и правда давно не было в собственной квартире, хоть и сделал он это после комы уже не впервые. Как-то дико и непривычно было ему пребывать здесь снова и снова. Чувства его не обманывали. Его не было дома почти два месяца. Как-то остыло все здесь. Стало безжизненным. Трепет пробежал по его коже мурашками. Он понял, что он скучал по родной квартире. Как же много времени он потратил на Анну. Не сказал бы, что впустую. Наоборот, приятно и полезно провел его. Но сев на кухне за родным столом, посмотрев на календарь, увидев, что ненавистный ему март подходит к концу, он почувствовал что-то неопределенное внутри. Успокоение и тревогу одновременно. Успокоение от того, что наконец-то ему никуда не нужно более, ничто его не тянет куда-то. Но и тревогу от того, что почему-то Анна по-прежнему не покидала его мыслей.

Стефан признал, что никогда она их не покидала. Все время была в его голове, как воспоминание, которое никогда не стирается из памяти. С которым пробуждаешься, идешь на работу, затем с работы, сидишь с ним в баре, приходишь домой, и засыпаешь с ним ежедневно, или же ворочаешься с ним без сна. Словно задаешь вопрос этому воспоминанию, в данном случае Стефан задавал вопрос непосредственно Анне: «Когда же ты будешь в тени?» Но она отвечала ему: «Никогда, потому что я буду твоей тенью, преследующей тебя».

Стефан прошелся по всем комнатам. Осмотрел их. Проникся былой атмосферой, в которой явно не хватало миссис Трефан по ту сторону лестничной площадки. Как же тепло и уютно ему было тогда от той мысли, что все же есть назойливая старушка, которая беспокоится о нем, слышит каждый его шаг и каждый вдох. Теперь такого человека нет. Странно, насколько становится не по себе, когда начинаешь вспоминать того человека, которого уже нет рядом. Который даже не был тебе родным, к которому ты относился без особой привязанности, но он остается в твоей памяти чем-то греющим и сияющим. Отчасти вдохновляющее чувство. Кстати, о нем – о вдохновении…

Стефан захотел посмотреть на рукопись своего недописанного романа. Вчера Льюис полностью занял весь его день. Сейчас же он может посвятить время себе и своему роману. Взглянуть бы на него. Он должен лежать в нижнем ящичке стола с множеством исправлений и пометок на полях. Может быть, поэтому у него ушло два года на то, чтобы подойти к последней главе своего романа? Парадокс. Он по-прежнему не считал себя писателем, но к труду своему относился с таким требованием, будто готов был отвечать за культурный и ментальный отпечаток в памяти человечества своим трудом. Оставалась последняя глава…

Он открыл ящик. Но рукопись не нашел. Не может быть! Где же она? Может быть, в другом ящике, в среднем? Вряд ли, он всегда клал рукопись в нижний ящик. Он был особенным – исключительно для творчества, закрытым для остальных. Но Стефан проверил на всякий случай, открыл средний ящик. В нем рукописи также не было. В верхнем? Он удивится, если это так. Но еще более он удивился, когда это не оказалось так. В верхнем ящике также не было рукописи.

«Что за черт?» - пока что про себя произнес Стефан. Он точно клал рукопись в один из ящиков! Уже не важно, в нижний ли или в верхний, хоть он и исключал подобный вариант. Точно в нижний кладет! Может быть, он чего-то не помнит? Его стало поглощать беспокойство, начав с груди, переходя к голове, что было очень не хорошо. Стефану стало плохо. В глазах начало темнеть, а мысли не лезли в голову. Он постарался выровнять свое дыхание. Слишком беспокойным он стал последним временем. Он начал ходить по комнате, заглядывая везде, где только можно. Печатная машинка была на своем месте. Но где же роман? Где этот чертов, будь он проклят, принесший столько боли, роман?

Стефан чувствовал себя придурком, рыская по собственной комнате в поисках опуса, который точно не мог засунуть куда подальше. Будто собственного дома не знает! Что за бред? Его невероятно злило это, поскольку он точно помнил, что видел роман перед собой, когда написал те строки перед тем, как уже проснуться в палате. Он даже помнил ту лекцию, на которую пришел на следующий день. Он точно оставлял рукопись в комнате! Видел ее перед уходом!

Стефан выкрикнул с досадой, точно никогда не чувствуя себя настолько разъяренным. Он ничего не понимал. Злился на самого себя от этого.

Раздался телефонный звонок. Наверняка Льюис. Стефану точно не стоит в таком состоянии поднимать трубку. Но если не поднимет, Льюис обеспокоится и точно вызовет скорую на его адрес. А Стефану не хотелось чувствовать себя неудобно еще и за ложный вызов. Выдохнув, стараясь успокоиться, он поднял трубку, и на вопрос Льюиса о том, как он себя чувствует, он ответил:

- Друг, я совсем не в порядке!

- А что случилось?

- Не знаю, что случилось. Но чувствую я себя полным болваном и кретином. Представляешь, не могу найти рукопись своего романа!

- В смысле?

- В прямом, Льюис! Рукописи нет! Она пропала! Будто ее кто-то украл! Но нужна ли она кому-то?

- Э-м-м… дружище… - затянул Льюис так, словно что-то знал, но не сказал Стефану об этом сразу.

Стефан настороженно спросил:

- Что такое, Льюис?

- Я должен тебе кое-что сказать. Сразу нужно было…

Стефан присел в кресло, явно чувствуя неладное.

- Вернее, я лучше покажу тебе это… Тебе нужно было собраться с мыслями, подготовиться к этому. Понимаешь?