Надавив на ручку двери, Стефан открыл ее, тем самым поняв, что все же она не была закрыта на замок. Но также он увидел, ввергнувшись в некий конфуз, что перед ним высокий метис с непроницаемым лицом.

«Монсак?» - вопросил про себя Стефан, пока не в силах что-либо понять, - «Анна куда-то едет? Почему он здесь?» - продолжал он спрашивать своим непонимающим, растерянным взглядом. Монсак, посмотрев в глаза Стефана, вежливо сказал:

- Мистер Полански, доброе утро!

Стефан хотел поправить очки, но когда попробовал, то понял, что на лице их нет. Он кивнул головой в ответ, чувствуя себя глупо.

- У сеньоры Роккафорте предвидится срочная и очень важная встреча. У нее нет времени прощаться с вами, поэтому, она попросила передать вам, чтобы вы собрали вещи в течение тридцати минут, и покинули ее дом. Место в самолете уже забронировано.

- Что? – теперь уж точно чувствуя себя как полный кретин, спросил Стефан, – Она мне ничего такого не говорила… - будучи растерянным, продолжил он.

- Сеньора Роккафорте так велела, - кратко и невозмутимо сказал Монсак.

- Эмм… - все пытался прийти в себя Стефан. – А я могу ее видеть? Она же еще здесь, как я понимаю?

- Она не хочет вас видеть, мистер Полански.

В этот момент Стефан почувствовал, как сердце издало несколько отчаянных болезненных стуков, точно сжимаясь, не в силах то ли понять, то ли принять такую внезапную новость. Кровь будто бы сгустилась в венах, и в голове стало очень тяжело. Стала казаться ему свинцовой. В чем дело? Как бы Стефан не вопрошал, он точно не узнал бы причину в своей голове. Все также непонимающе, с каким-то вопросом он продолжал смотреть на Монсака, который словно читал в нем этот вопрос лучше самого Стефана, опережая его:

- Также сеньора Роккафорте просила напомнить вам, чтобы вы не забыли забрать с собой свою печатную машинку и текст рукописи.

- Что? Я… я не понимаю… Она выгоняет меня? – негодующе продолжал Стефан, понимая, что тот привкус, что остался у него после сна, все же имел причину.

Будто он доедал сейчас все то, что видел в нем. И это явно был очень неприятный вкус, с горечью и с солью.

Понимая, что иного выбора нет, Стефан и сам захотел домой в этот момент. Вспоминал о родной комнате, о виде из окна. Ему явно было здесь скучно. Анна, наверное, понимала это, сама почувствовав скуку с ним. Поэтому, взяла инициативу в свои руки. Сам он бы не посмел бросить ее. Так он подумал в данный момент.

Тупая верность… Чем больше сердце, тем легче нанести ему удар… Хотя, может быть она права, и оно всего лишь паршивое…

Стефан начал собирать вещи. В прошлый раз она, по крайней мере, оставила письмо. Сейчас же она явно была дома, но прислала Монсака, точно не желая видеться с ним. Как это назвать? Безумие? Или же, наоборот, так даже лучше? Не говорить «пока», «прощай», посвящая пламенные прощальные речи. Может быть так лучше? Попрощаться заочно… Как с чужим человеком…

«Ты никому не был родным, раз уж на то пошло» - критично подумал про себя Стефан, утрамбовывая вещи в чемоданы. Одиночество было его самым прямым родственником. А нигилизм был самым универсальным лекарством. Ведь, в чем смысл жизни? Как философ, он так и не ответил на этот вопрос. Как и на множество других вопросов, на которые способен ответить самый простой, неизощренный и нетребовательный к жизненным принципам обыватель жизни. Подобно червю, обманувшего себя, что он вдруг почувствовал крылья за спиной, превратившись в бабочку, Стефан признал свое истинное место, снова зарываясь под землю. Там его дом. И чтобы никто его не видел…

Выходя через центральный вход, ступая вниз по массивным ступеням, Стефан сразу же заметил карету, поданную ему, чувствуя меланхолию – точно осенний дождь внутри него. Все же момент был не лишен грусти. Хотелось ли ему плакать? Однозначно нет. Укорять себя? Возможно. Спрятаться от внешнего мира? Это точно! Этого он хотел. Пусть люди дадут ему почувствовать себя в своем панцире. Пусть больше никто не спрашивает его о книге. О том, как у него дела. Они всегда одни и те же. И вряд ли они интересуют кого-то настолько серьезно, насколько настойчиво бывает спрашивают об этом, точно доставая его из этого панциря. Хватит! Всего хватит! И раздумий тоже! Вечно они сливаются, сгущаясь, словно в небе облака, как сейчас над его головой. На Сардинии наступает сезон дождей, судя по всему. В его жизни тоже. Много ли в ней было солнца? Судя по всему, ему довольно.

Подойдя к карете, Стефан все же решил обернуться, посмотреть на второй этаж, на балкон, что нависал над центральным входом. На нем он увидел Анну. Широко опираясь на свои руки, она смотрела вниз, на него, сдержанным, но горделивым взглядом, выражающим вечное молчание, выказывающим некоторую вынужденность этого момента. Того, что она провожает его своими пламенными глазами. Чувствуя каждой клеточкой своей спины приближение Монсака, который также вышел посмотреть Стефану вслед. Надежный помощник поистине невероятной женщины. Даже сейчас Стефан считал ее прекрасной… А он дурак… Наглый дурак, который забрел в часть ее жизни… непонятно зачем и почему…

Заблудший философ опустил голову, пригнулся, и залез в карету. Ивозчик стегнул лошадей. Стефан уткнулся взглядом в свои колени и подумал о том, что ничто не вечно.

XXVI

Вернувшись домой, Стефан получил двойной удар, обнаружив в почтовом ящике повестку в суд двухмесячной давности. Он упал в кресло, потеряв остаток моральных сил, заставляя себя вчитаться в текст повестки еще раз. Нет, он ничего не перепутал. И уж точно ничему не удивился. Скорее почувствовал себя обреченным, отрешенным от всего. Ему было досадно, что его брат совершил это второй раз.

Убивший однажды, скорее всего, повторит. Как и предающий дважды. Люди не меняются. Стефан склонил голову, всей душой желая напиться. Он понимал, что он пропустил суд, проводя время с Анной. Он совершенно ничего не знал. И сейчас он даже не знал, в какой тюрьме отбывает свой второй срок его родной брат. Но он узнает. В этот раз он навестит его, пусть он и почувствовал в этот момент глубочайшее одиночество. Он всегда чувствовал его. Но пока он знал, что хоть один, а точнее, единственный член его семьи с недавнего времени на воле, где-то рядом, где-то живет своей размеренной жизнью, он не воспринимал это так близко к сердцу. Сейчас же оно треснуло необратимо, как бокал, который в принципе уже разбит. И теперь его точно пора выбросить на помойку.

Льюис, единственный живой человек, оставшийся в его жизни. Он неоправданно забыл о нем, пока все свое время посвящал Анне. И ему было очень неудобно от этой мысли сейчас.

Стефан стиснул зубы и встал с кресла. Нельзя позволить себе остаться дома. Льюис поддержит в любом случае. Четыре стены убьют его. Ему нужно выбраться. Стефан пошел в бар.

- Ты бы мог вдохновить миллионы людей не меньше, чем ты вдохновляешь меня, дружище! – подбадривал его Льюис, сидя на их месте в баре, попивая виски. – Ты совсем один. Прости, но все твои родственники мертвы. Брат снова в тюрьме. И нужно обладать величайшей силой, чтобы пережить это за какие-то несколько лет, вытерпеть эти явления смерти в твоей жизни, и просто жить. Ты огромный молодец, Стеф! Ты как никто другой держишь удар. Ты мужественно справляешься со всем тем, что подбрасывает тебе жизнь. Я бы так не смог, правда! И я бы очень хотел иметь такие стальные яйца, как у тебя! Серьезно. Может быть, поэтому ты нравишься только сильным женщинам. Самым сильным в этой жизни. Потому, что слабые сразу же чувствуют твою внутреннюю энергетику…

- Сильным? – вдруг переспросил Стефан.

Они посмотрели друг на друга, словно переспрашивая, но явно понимая, кого Льюис имел ввиду под определением «сильная женщина». Стефан сразу же попытался перевести этот момент в более легкое русло, что было для него нетипично, обычно серьезного и угрюмого, точно не часто шутившего:

- Мне хватает того, что я вдохновляю тебя, мой друг! – хлопнув Льюиса по плечу, что удивило его друга. – Мне не нужны эти миллионы других людей. Я их не знаю. И Анна мне больше не нужна.