Я опустил пистолет. Она проводила его взглядом, а потом снова уперлась в меня. Хмурится. Не могу смотреть в ее голубизну, разворачиваюсь и шагаю к двери. Когда я на самом пороге она спрашивает меня.
– Это ты маму убил?
Я замер. Вопрос был для меня неожиданным, поэтому снова удар мне как под дых.
–Это ты маму убил. – Повторяет она. Но мне кажется, что теперь уже утверждающе. Или так было и в первый раз?
Я стараюсь вспомнить лицо этой девочки. Я роюсь в своей памяти. Перебираю дни и месяцы, рейды, выбитые двери, квартиры. Пластинкой прокручиваются крики и стоны о помиловании. Плач и брань. Оглушающие выстрелы. Искаженные гримасой ужаса лица. Гримасы злости. Просящие пощады глаза. Ни в одном из закутков памяти я не нашел ее лица и лица ее матери.
– И папу ты тоже убил!
Я молча вышел из комнатушки. Темно-оранжевый зал. Часы тикают. Пол скрипит.
– Ты плохой! – Догоняет меня ее голос.
Вышел в коридор. Щелкнула за спиной дверь. Яркие лампы режут глаза как скальпель, и потрошат черепную коробку. Квартира в конце коридора еще громче разрывается остервенелым стоном женщины.
Нажимаю на кнопку вызова лифта. Потом снова. Снова. Снова. Выкручиваю глушитель. Всаживаю пистолет за ремень. Закипает внутри кровь. Злость во мне силу набирает. И сам не понимаю почему. Не испытывал я никогда такой злости. Она другая. Я понимаю, что дал волю слабости. Я злюсь, что не убил девчонку. За свою жизнь я ни разу не отступал назад. Никогда не опускал пистолет не выстрелив.
Она одолела меня без оружия. Просто взглядом.
Я хочу убить группу Аполлона, которая следила за ним. Я хочу убить их за то, что они ошиблись. За то, что они виноваты в том, что я попал в эту ситуацию.
Где этот чертов лифт!?Что есть силы, я ладошкой всаживаю в стенку копку вызова.
«Ты плохой» – прокрутился ее голос в моей голове, прокрутился отрезвляющим душем.
Много лет я безупречно выполняю свою работу. Я считаю, что любое проявление государственной власти – это зло. В детстве мне родители рассказывали, как полицейский убил моего старшего брата. Случайно. И ничего полицейскому не было за убийство. Свои отмазали. А через год арестовали моего отца. По фиктивному обвинению. И посадили. На долго посадили. Сердце матери не выдержало. Умерла. Остался я один совсем. В интернате рос. И когда мне было четырнадцать ввели мировую анархию. А потом мне предложили поступить на службу в Аполлон. И я с удовольствием принял предложение. Тогда я дал себе слово, что буду беспощадно искоренять любое проявление государственной власти. Убивать и крошить людей, который пытались установить свои правила, установить государственность. Я считал, что делаю добро. Я считал, что я хороший.
«Ты плохой» прозвучало так неожиданно, и так искренне.
Дзинь.
Я не вхожу в лифт. Не могу. Как будто ноги мои онемели и не могут шагнуть в кабинку. Лифт молча меня ждал и так же молча захлопнул двери.
Еще какое-то время я стою не шевелясь. Успокаиваюсь. Только трезвый расчет. Никаких эмоций, Жень.
За стеклянными дверьми лифта снова забубнил бодрый голос:
«Чувствуешь себя беззащитным? Боишься за свою семью? Тогда беги к нам поскорее! У нас самый большой в городе выбор оружия! От дамских пистолетов до многозарядных дробовиков! »
Я резко разворачиваюсь и быстрым шагом иду обратно. На ходу выдергиваю из-за ремня пистолет и быстро вкручиваю в дуло глушитель. Сейчас войду в квартиру, и молча, как робот, спущу курок. Прострелю этой маленькой сучке голову.
Врываюсь в квартиру. Оранжево-темный зал. Часы тикают. Комнатушка. Вальс какой–то играет. Диван. Он по-прежнему лицом в подушке. Только кровь теперь с его шеи тонким ручейком на белую наволочку скользит. Красным пятном расползается. А девочка на противоположной стороне дивана. Сидит обняв коленки. И смотрит в экран, в котором симфонический оркестр сияет свой красотой музыки. Но понимаю по ее взгляду, что смотрит она сквозь него. Кожа под ее глазами поблескивает.
Я располагаюсь так, чтобы не видеть ее лица. Ее глаз. Вскидываю пистолет. Она знает, что я собираюсь сделать. Молчит. И хочет к родителям. Пожалей девчонку, отправь ее поскорее к ним. Ведь ты хороший! Давай, Евгений, это для тебя так просто!
Никаких эмоций. Только трезвый разум.
Давлю на курок. Но он, гад, окаменел. Рукоятку я, что есть силы сжал. Костяшки побелели аж. Хрустнули пальцы. Давай, давай, давай…
Малолетняя тварь!
Не найдя в себе силы спустить курок, я выдыхаю и опускаю пистолет.
Второй раз я отступил. От этой мысли я мгновенно вскипаю. Резко вскидываю пистолет и срывая злость, стреляю дирижёру в голову. Глушитель чихнул. Я попал точно в цель. Тело дирижера трещинами пошло. Но, не умер он. Теперь без головы руками машет. А потом камера ракурс меняет, и вот он в другой части экрана. Целый и невредимый.
Что-то во мне шевельнулось. Я крепко схватил ребенка за тонкую ручку, стянул с дивана и поволок за собой.
– Я хочу к папе! – Упираясь ногами в пол, вопит за спиной девчонка. – Отпусти! Отпусти! К папе! К папе! Папа!!!
Но я как машина, как тягач, тащу ее за собой из квартиры. Она скользит по гладкому полу как будто на лыжах. Бьет своей хрупкой ручкой по мне, отчаянно дергается, пытаясь вырваться. Но крепко держу я ее. Как тиски.
– Отпусти! Отпусти-и!!!
Мы вваливаемся в коридор. Здесь ее вопль становится громче, эхом разлетается, просачивается в квартиры, пробуждая спящих жильцов. Но всем на этот детский крик отчаяния плевать. Никто не собирается вмешиваться. Никому проблемы не нужны.
Дзинь.
Лифт несет нас вниз. Здесь девчонка поутихла. Забилась в угол и как мышь смотрит на меня. Я не торопясь выкручиваю глушитель, всовываю пистолет за ремень.
Я веду машину сквозь ночные улицы. Девчонка на заднем сиденье в окно уставилась. Утром я сдам девку в интернат Аполлона. Там из нее сделают отличного бойца. А я чистым останусь. Брось я ее в той квартире, рано или поздно бы всплыло, что я оставил после себя живых. У Аполлона могли бы возникнуть вопросы, даже несмотря на то, что моей целью был только он. И как отреагирует Ведущий на мою снисходительность – неизвестно?! А так, я вроде бы правильно поступаю. Цель ликвидировал, а девку, за неимением дополнительных инструкций по заданию, в интернат.
Пустые перекрестки, мигающие желтым светофоры. Смотрю назад, в зеркало, на девчонку. И не мог я знать сейчас, что скоро эта девчонка изменить не только мою жизнь, но и жизнь всего человечества.
Глава 3
Вот оно раннее утро города будущего. Стою в пробке.
Вокруг меня небоскребы. Они уходят далеко вверх, подставляют зеркальные стены палящему солнцу. Передо мной нескончаемая вереница машин. Это второй за месяц транспортный коллапс.
С отчетом к Ведущему еду один. Мне нужно поговорить с ним. Мне нужно понять по атмосфере разговора, задав наводящие вопросы, как он отнесется к тому, что я ее не убил. И потом уже действовать по ситуации. Девчонку я оставил в своей квартире. Закрыл в комнате. Ее побег через окно я исключил, все-таки 62 этаж.
Левый ряд движется быстрее. Но через минуту и он вязнет. С моим авто ровняется роскошный автомобиль. Стекла его чуть затемнены, но салон хорошо виден. За рулем блондинка. Остриженные по плечи волосы, большие круглые стекла темных очков, и пухлые губы ярко накрашены. Стекло ее машины искажает цвет, но я почему-то думаю, что помада на ее губах ярко вишневая. Ее платье красное, вызывающе короткое. Она поворачивает голову в мою сторону, но смотрит куда-то мимо, но потом все же замечает меня. Улыбается, обнажая идеально ровные зубы. Что-то мне говорит, вздергивая бровью. Я смотрю на нее исподлобья, уставши и сурово. Свечу в окне трехдневной щетиной, прижимаю блондинку к двери ее авто свинцовым взглядом, вспыхнувшей в нем животной похотью. Она вызывающе двигает губами, продолжая что-то мне говорить. Я знаю, что приглашает к себе на разговор. Зовет пересесть к ней. Я улыбаюсь. Получается у меня это криво. Она улыбается в ответ. Опускает пассажирское стекло. Мой палец тянется к кнопке, чтобы открыть окно. Но его останавливает звук полученного сообщения. Перевожу взгляд на ПДА, который валяется на соседнем сиденье, его экран меланхолично горит, и в верхнем углу висит облачко, подписанное как «Ведущий». Я снова смотрю на блондинку. Отрицательно качаю головой. Она вдруг меняется в лице. Теперь в место похотливого, манящего выражения, оно сморщилось в отвращении. А потом она закрывает окно, показывая мне средний палец. И ряд уносит ее авто вперед.
