Хвост поезда скоро исчез за поворотом, окатив широкий четырехполосный дорожный коридор волной прохладного утреннего воздуха. Путеец медленно побрел по утоптанной тропинке, время от времени сталкивая с нее сапогом серые одиночные камни скатившейся с дороги щебенки, и как бы невзначай оглядываясь. Девушка, выждав полминуты, медленно последовала за ним.

Прошли под узким кирпичным мостком, мимо старого полуразрушенного здания с остатками охры на растрескавшихся стенах.

Забор автостоянки остался позади, и теперь слева от дороги раскинулся широкий пустырь, а справа почерневшие стены старой промышленной зоны заброшенного вида. Свернули к пустырю, спустившись с короткого склона мимо густых зарослей шиповника и ивы, вышли на небольшой пятачок, покрытый желтой травой, когда-то, по всей видимости, бывший полноценным жилым двором. Теперь же он являл собой пространство, окруженное тополями и ольхой, со стоящим посреди него невысоким скромным домом. Двускатная крыша, крытая шифером с торчащей из нее железной, черной от копоти трубой, стены, обшитые узкой вагонкой с облупившейся краской и завалина с замшелым верхом. Дом вообще мог бы показаться нежилым, если бы не серая дверь, которая выглядела новой.

– Слушай! А когда следующий поезд? – нахмурившись, спросила девушка, уставившись в спину путейцу. На что он медленно обернулся и, подняв бровь, хмыкнул.

– Смешно.

Девушка оглядела двор уже осоловелыми глазами и, соорудив на лице глуповатое выражение, прицокнула и вынула длинную травинку из волос.

Путеец порылся за пазухой и, достав ключ, предложил ознакомиться с надписью на коврике, молча указывая на него пальцем. На пупырчатом зеленом коврике полукругом были два слова, написанные кириллицей «Велком ту…». Прочитав, девушка склонила голову на бок и, не удержавшись, спросила:

– Велком ту – куда? Или во что?

– Не знаю, что имели в виду китайцы, соорудившие этот коврик, но сдается мне, тут каждый сам решает, велком ту – куда, зачем или во что.

Глухо щелкнул замок, путеец открыл дверь и пропустил девушку вперед. В маленькой прихожей на высоком деревянном ящике, сколоченном из досок, ее встретил кот дымчатой расцветки, с белым овальным пятном на груди.

– Подожди, – твердо сказал путеец предупредительным тоном, заметив тянущиеся руки девушки, – обдерет.

– Своенравный, да?

– Разборчивый скорее… Проходи!

Отдернув тяжелую плотную штору, отделявшую прихожую от комнаты, вошли внутрь. Взору представилось достаточно просторное светлое помещение с двумя окнами, с видом на железную дорогу. Под тем, что ближе к выходу, стоял широкий стол с двумя задвинутыми под него с разных сторон стульями. У второго окна в самом углу располагалась односпальная кровать синего цвета, с хромированными дужками. В противоположном углу комнаты старая изумрудно-зеленого цвета софа соседствовала с не менее старым холодильником, который монотонно трещал, а сразу слева от входа на невысоких ножках маленькая металлическая печка улыбалась косой от перегрева полукруглой узорчатой дверцей. По стенам на всяком свободном месте висели прямоугольные листы старой пожелтевшей бумаги, очень похожей на папирус с какой-то символикой, больше всего близкой каким-то восточным иероглифам.

– Интересно… но страшновато, это что за каракули, или ты из этих ненормальных, а, отвечай?! – повернувшись к путейцу, спросила она, напрягая лицо, видимо решив, что нападение все же лучшая защита несмотря на обстоятельства.

Он улыбнулся, вешая жилет и куртку на крючок, глубоко выдохнул и ответил:

– Ну это как посмотреть, если живу так как живу и не стремлюсь этого изменить, то, пожалуй, да – ненормальный, – взялся снимать сапоги, – а что же еще, если не ложные понятия о норме заставляют человека ложиться, например, под поезд?

– Ты о чем? – озираясь вокруг и тяжело задышав, спросила она.

– Я о том, что для еще недавней, несостоявшейся самоубийцы, ты слишком опасаешься, где ты и с кем. Вообще-то это мне нужно беспокоиться, ведь человек, решивший свести счеты с жизнью, да еще таким варварским беспокойным способом, кто знает, что еще может отколоть. А насчет символов, они здесь были еще до меня, по-моему, вполне себе художественно. Ну что, воды еще хочешь или передумала?

– Теперь хочу еще больше, – без отрыва от разглядывания символов буркнула себе под нос.

– Садись за стол. Только ботинки сними. Чисто здесь, – сказал путеец и поднял из ведра, стоящего у печи, ковш. Снял с его края капли и перенес за стол, где ловким однократным движением наполнил граненый стакан.

Девушка, уже усевшаяся на скрипучий стул, тут же ухватила стакан и, жадно опустошив его, часто задышала. Путеец снял с крючка узкое вафельное полотенце и, плеснув на него несколько раз остатком воды из ковша, сжал его, встряхнул и протянул девушке.

– Держи. Вытри лицо.

Вернул ковш в ведро и уселся за стол, заняв место напротив девушки. Она тем временем промокала полотенцем лоб и, протирая глаза, бормотала что-то невнятное.

– Послушай! Не хочу показаться назойливой, но у тебя совершенно случайно чего-нибудь выпить нет? – сказала она, отложив полотенце.

– Не хочешь, но кажешься.

– Я в смысле, может это твое «Велком ту», это «Велком ту дринк»? Ты ведь сказал, что каждый сам решает.

– Ладно. У меня, конечно, не отель, но кое-что найдется.

Путеец встал из-за стола и, сбегал куда-то на улицу, после принес покатую литровую бутыль, заткнутую пробкой из-под шампанского, половину которой заполняла прозрачная жидкость.

Сдвинув стакан к краю и откупорив бутылку, не спеша наполнил его на треть. Затем закрыл и поставил бутыль на пол. По комнате пополз терпкий сладковатый запах, а верх стакана, свободный от жидкости, покрылся мутной пленкой конденсата с косым краем.

Девушка взяла стакан и, плавно взмахнув им, втянула носом воздух.

– Пахнет вкусно. А запить?

– Если только закусить, – сходил к холодильнику и принес блюдце с двумя бутербродами с маслом на сером хлебе.

Девушка выпила и, зажмурив глаза, зажала ладонью рот. После принялась часто махать рукой и еще чаще дышать. Вытерла появившиеся слезы в уголке глаз и умяла бутерброд в один присест.

– Что это?! – глядя на бутыль на полу, воскликнула она, сразу расстегнув верхние пуговицы пальто.

– Самогон, по-моему. А на что похоже? – спокойно уточнил путеец, навалившись на стол.

– На самогон, наверное. Хотя я не специалистка, – поедая второй бутерброд, ответила она. – А как ты угощаешь и сам не знаешь, чем?!

– Знаю, знаю. Это так – попытка юмора. Пару лет назад один нервный парень в гости заходил, вот оставил. Я сам не любитель, но не выбрасывать же. Думал, вдруг пригодится, и не зря думал.

Девушка доела бутерброд и, потянувшись, сняла с себя пальто, отбросив его на спинку стула, потом посмотрела на путейца с оценивающим взглядом.

– Ты, значит, здесь один живешь?

– Можно сказать и так.

– Что делаешь?

– Ремонтирую дорогу… при необходимости.

– Дело как видно не очень-то прибыльное?

– Совсем не прибыльное, – с легкой улыбкой ответил он.

– Не думал чем-то другим заняться?

– Нет. Зачем?

– Больше денег, например.

– Мне не надо.

– Значит, всем надо, а тебе нет?

– Да, но я не думаю, что такое нужно прямо-таки уж всем.

– Ладно, пусть не всем. Но большинству.

– Значит, я к нему не отношусь, только и всего, – путеец встал с места и, отступив от стола, взял ковш из ведра и, отпив воды, с какой-то вязкой задумчивостью сказал: – Долго свой вопрос задаешь.

– Какой вопрос? – нахмурилась девушка.

– Пытаешься понять происходящее через призму привычной тебе системы координат, а здесь она не работает. Это же очевидно. Посмотри на обстановку. Посмотри на расположение. Какие деньги? Ты о чем?

– О чем? – вдруг в ее глазах пробежал тонкий намек недовольства. – Да ты что? Так ведь все разговаривают. Всегда сначала про деньги, а уж потом про…

– …вещи? – перебил путеец.