В голове вспыхивает шальная мысль - нужно прятаться! В шкаф, под кровать или на балкон - неважно куда. Лишь бы не смотреть в глаза Антона. Человека, знающего, что я умираю. Но это, конечно, нелепо, потому что мама меня обязательно найдет. Вот будет смеху, если она при Антоне вытащит меня из шкафа.

Я сажусь на кровати, словно каменная статуя. Не моргая и дыша поверхностно. Как будто Антон может услышать мое дыхание и понять по нему, насколько сильно я нервничаю. Рассеянно отмечаю, что у меня обои в цветочек и постельное белье с Микки-Маусом. Мама-мама… Ты тоже застряла в моем детстве, как будто после объявления диагноза мое взросление закончилось.

Раздается короткий стук в дверь. Я замираю. Знаю, кого увижу, но все равно страшно.

- Кира, можно?

Интересно, будет слишком невежливо сказать “нет, пошел вон”?

- Входи.

Антон заходит и тихо прикрывает дверь. Мельком осматривает комнату, но, к счастью, никак не комментирует детсадовскую обстановку.

- Я принес Мэри, - я вскидываю голову, встречаюсь с солнечными глазами. Я ищу там жалость. Не нахожу. Антон серьезен и спокоен, как всегда. Но ведь он начал проявлять ко мне участие лишь когда узнал о болезни. Значит, просто умело скрывает истинные мотивы. Это не дружба, это милосердие.

- Спасибо, - произношу я. Наблюдаю, как Антон достает куклу, которую до этого прятал под джинсовой курткой и протягивает ко мне. Мэри, моя Мэри… Я беру ее, стараясь ненароком не коснуться Антона. Возможно, он замечает мою чрезмерную предосторожность. Не знаю… Но мое запястье молниеносно обхватывают его теплые пальцы. Он дергает меня на себя, и я падаю просто в его объятия. Утыкаюсь ледяным носом в горячую кожу на его шее, испуганно дергаюсь, словно птица, пойманная в силки. Мэри оказывается где-то зажатой между нашими телами.

- Краев, это что с тобой происходит, а? Что я должен бегать за тобой, как за девчонкой?

- Вот и не бегай! Отпусти! - хриплю я. Одной рукой он так и держит мое запястье, другой обнимает за талию. Ситуация просто аховая, ничего не скажешь. Я всегда знал, что Антон упрям, но в этот раз он вообще свихнулся. Я что ему игрушка какая-то?

- Я сам решу, Кира, когда отпускать. Знаешь, я долгие годы думал, что ты сознательно отдалился ото всех. Я и правда думал, что ты сильный и тебе плевать на издевки, что кокон, в который ты спрятался, достаточно крепкий и стоит лишь подождать, пока ты не выберешься из него. А оказалось, что никакой сознательности здесь нет. Что ты спрятался не по желанию, а из-за обстоятельств, с которыми сам не справляешься.

- Отпусти меня… пожалуйста, - я жалко всхлипываю, втягивая легкий запах цитрусовых, которыми пахнет кожа Антона.

- Хорошо. Но больше никаких истерик при мне, Кира. Перестань бегать от меня. Слишком долго ты это делал.

- Мальчики! - Антон отпускает меня за мгновение до того, как в комнату входит мама. Возможно, она и замечает, что я весь растрепанный и раскрасневшийся, но никак это не комментирует. Вместо этого добавляет: - Идемте пить чай!

За столом я молчу, обхватив горячую чашку в попытке согреть замерзшие пальцы. Антон разговаривает с мамой, и она часто смеется. Такая счастливая, живая… И я тоже ощущаю себя почти счастливым и почти живым. Не знаю, что ждет меня дальше, но искорка надежды уже слабо мерцает внутри. Возможно, у меня появится друг.

========== Часть 6 ==========

Сентябрь, 28

Я стою на балконе, внимательно рассматривая листья клена. Дерево растет совсем близко, некоторые ветки так и грозятся дотянуться просто к балконному стеклу. Я часто думал, что если мне вдруг придется бросить школу, и я не смогу вообще выходить на улицу, то буду определять времена года с помощью именно этого клена. Вот сейчас многие листья уже пожелтели и иногда, от сильных порывов ветра, падают на землю. Интересно, больно ли дереву терять часть себя? Чувствует ли оно ужас от скорого приближения зимы и временной смерти? Или же для него это просто короткий сон? Все это вопросы без ответов. Возможно, что даже не все люди боятся умереть, откуда мне знать? А вот я боюсь. Страх - мой верный спутник так долго-долго, что я уже и забыл, как это - жить, не держа его за руку.

Я не люблю осень: слишком сильно она напоминает жизненный закат, как будто вся природа стареет, теряет краски. А осознание того, что весну я, возможно, уже не увижу, и вовсе вводит меня в состояние депрессии и полнейшей апатии. Я сдерживаю тяжелый вздох. Сегодня я должен радоваться, а не думать о смерти. Меня наконец-то выписали из больницы, и завтра я иду в школу.

Простудился я две недели назад. Сначала были лишь легкий насморк и кашель, которые я проигнорировал. Надеялся, что пронесет. Но, видимо, время, когда меня “проносило”, закончилось. Сейчас болезнь была в такой стадии, когда могло быть только хуже, возврат назад - невозможен. К вечеру у меня поднялась температура, в мокроте появились сгустки крови. А потом начался ад: меня скручивало в комок, казалось, что тело пылает на раскаленной сковородке, покрывается волдырями. А на деле это был всего лишь банальный жар, но страх уже сжал меня в объятиях, и я кричал и плакал. На губах чувствовались слезы и кровь, а перед глазами лишь темнота и никакого пресловутого света. Ни мыслей, ни воспоминаний тоже не было. Лишь страх и боль. Боль и страх.

Очнулся я уже в больнице. А потом потянулась череда обычных процедур, лечение и занудные разглагольствования врачей о том, что мне нужно сделать, чтобы прожить дольше. Мысленно я кричал, что несколько дней не сделают погоды, не подарят мне счастья, не позволят почувствовать или узнать что-то новое. Но это было только в мыслях, а на деле я со всем соглашался и лишь кивал, обещая, что буду старательно выполнять все предписания. В общем-то, все было абсолютно стандартно. Все, за исключением звонков. Антон звонил мне. Дважды, а иногда и трижды на дню. Он уехал на спортивные сборы еще до того, как я попал в больницу, и, честно говоря, я был уверен, что на этом вся наша неожиданно возникшая дружба сразу же сойдет на нет. В конце концов, Антон общался со мной тогда уже целую неделю, и я искренне удивлялся его терпению. Я-то чудесно знал, что стал абсолютно серой и неинтересной личностью. Конечно, он не проводил со мной все время, а если говорить откровенно, то общались мы совсем немного - на переменах или по пути из школы, но и это было для меня настоящим подарком. Просто слушать человека, который говорит о чем-то другом, кроме моей болезни, было приятно. Иногда я даже забывал, чем вызвано его внимание. Но когда Антон позвонил впервые, я испытал настоящее потрясение. Я прекрасно понимал, как мало времени у него там было, но он все же дал о себе знать. Когда же ему стало известно, что меня положили в больницу, то не пожалел, не вздыхал, говоря, какой я бедняжка. Наоборот, долго и витиевато ругался, объясняя, что нужно делать, когда болезнь только подступает, и что я еще обязательно получу от него по голове, когда он вернется. А я улыбался, как блаженный идиот, и потом еще много-много раз вспоминал каждое слово его монолога. Я, возможно, преувеличивал, но мне казалось, что так он проявлял свою заботу - скрывая ее за демонстративной грубостью.

И вот теперь я неподвижно лежу на кровати, слушая равномерное тиканье часов. Хочется спать, но я старательно держу глаза открытыми, потому что Антон обещал сегодня прийти. Он вернулся вчера. Две недели я не видел его. Странно осознавать, что если бы я умер, то так и не успел бы попрощаться. Интересно, как бы Антон отреагировал на мою смерть? Наверное, просто легкой тоской - тем мимолетным чувством, которое люди испытывают, услышав известие о смерти знакомого, который, кажется, был рядом всю жизнь, но никогда не занимал сколько-нибудь важное место в жизни. Я ведь все не могу понять, какие именно побуждения заставляют Антона проводить со мной время. Может, стоит спросить? Но мне страшно. Я боюсь, что он посмотрит на меня разочарованно, посчитает, будто я неблагодарный и глупый ребенок, не способный оценить всю степень сострадания, проявленного им ко мне. Я не хочу жалости, слишком много ее в моей жизни. А мне нравится, что Антон меня не жалеет или, скорее всего, просто не показывает этого.