========== Глава 30 ==========

— Не хочу ехать, — я тяжело вздыхаю уже раз десятый за вечер.

— Не упрямься, Кирилл, — рассеяно отвечает Антон, листая учебник. У него завтра экзамен, даже его терпения не хватает, чтобы успокаивать меня в очередной раз.

Я вздыхаю вновь, откидываюсь на подушки, складываю руки на груди и гляжу в потолок. Июнь свалился на город, словно шерстяное одеяло. Я варюсь в собственном соку, мучаюсь из-за тошноты сильнее, чем обычно, переживаю за Антона и Катю, хотя и понимаю, что они обязательно справятся со всеми экзаменами. А теперь еще и эта поездка… Мама хочет отвезти меня на обследование в областной центр, мол, там и оборудование лучше, и врачи опытнее, и методики прогрессивнее. Ага, а еще трава зеленее и небо синее. Я соглашаюсь, потому что обещал, что не буду ей перечить, что бы ни пришло ей в голову. Хочется ей заниматься самовнушением — пускай. Но от мысли, что почти две недели я не увижу Антона, мне становится дурно и как-то тревожно. Я стараюсь не думать, что после моего возвращения у нас останется пять дней. А потом он уедет и вряд ли уже увидит меня живым.

Я знаю, он тоже тяжело переживает грядущее расставание, хотя пытается не подавать виду. Тени под его глазами стали такими глубокими, будто бы он вовсе не спит. А еще у него вновь сбиты костяшки, но я не спрашиваю о причине. Причина вот уже месяц неизменна — вся школа теперь знает о нем. О нас. Может, и весь городок. Здесь редко происходит что-то интересное, поэтому эту сплетню будут обсуждать, пока она не обрастет уж совсем фантастическими подробностями. Или пока я не умру. Хотя второе — не факт. Иногда мне чудится, что на меня и врачи, и медсестры странно поглядывают, но я отмахиваюсь от этих мыслей, как от назойливой мошкары. Даже если они знают, какое мне дело? Это отнюдь не первая причина для тревог.

— О чем задумался? — спрашивает Антон, и я вздрагиваю от неожиданности. — Прости.

— Ничего. Да ни о чем не думал. Так… — я пожимаю плечами и сдвигаюсь, давая ему возможность лечь рядом. Уже поздно, вечерний обход давно прошел, маму я отправил отсыпаться перед завтрашней дорогой, так что не боюсь, что кто-то застукает нас в одной кровати. Антону вообще нельзя здесь быть, но я хорошо усвоил, что смертельно больным часто идут на уступки. В конце концов, и врачи - тоже люди.

— И поэтому хмуришься? — Антон вытягивается рядом и большим пальцем проводит по складке между бровей. А я ведь и не замечал, что хмурюсь.

— Все о том же… — признаюсь я. — Жалко тратить время на бессмысленную ерунду.

— С чего ты взял, что это ерунда, Кир?

— Прекрати, Миронов, — вздыхаю я. — Только не заводи мамину любимую песню.

— Ей так будет спокойнее.

— Вот это — правда, — я киваю. — И только поэтому я согласился. Но мне все равно жаль времени, ничего не могу с собой поделать.

Я пытаюсь улыбнуться, но губы не слушаются, и я бросаю эту пустую затею.

— Я не смогу прийти утром, — с сожалением произносит Антон.

— Знаю. И вообще, тебе давно пора, — часы показывают начало двенадцатого.

— Еще минутку, — просит Антон. Он целует меня в нос, и я смешливо морщусь. Почему-то этот детский поцелуй смущает меня сильнее, чем самые откровенные ласки.

— Целуешь меня, как моя бабуля, — ворчу я себе под нос. Антон смеется, шепчет:

— Так, надеюсь, тебя бабуля не целует? — и его губы накрывают мой рот. Поцелуи — все, что у нас осталось. И я наслаждаюсь каждым, будто последним. Мне нравится его вкус, нравится, чувствовать, как перехватывает у него дыхание и знать, что причина — я. Вот такой — болезненно худой, напоминающий мумию, с характерными пятнами на коже и венами такими синими, будто их фломастером нарисовали. Я нравлюсь ему даже таким. И я счастливее миллионов людей на этой планете, потому что любовь, которую дарит мне Антон, не из-за внешности. Да и не из-за моих интеллектуальных способностей или душевных качеств, если говорить откровенно. Он любит меня сердцем, а не разумом. А сердце глупое, оно способно любить даже тех, кто этого, кажется, совсем не достоин.

— Так не целует, — удовлетворенно заявляю я, когда Антон все же отстраняется. Он улыбается, и я обвожу пальцами контур его губ, провожу по скуле. Никогда мне не понять, чем я заслужил его. Но жаловаться я точно не стану. — Все, иди домой. Тебе нужно хорошо выспаться. Ты со всем справишься, вот увидишь.

— Надеюсь, — он еще раз целует меня в уголок рта — совсем легко, просто касается губами. И я вдруг пугаюсь. Страх этот возникает спонтанно, это дурной страх, причин для которого нет. Но я кладу на затылок Антона свою ладонь, не давая ему отстраниться. Его глаза так близко, что я мог бы пересчитать все янтарные солнышки в них. — Кир? — мягко зовет он меня.

— Ни пуха ни пера, — произношу я, все же отпуская его. К чему накручивать и себя, и его перед таким важным днем?

— К черту, — неохотно отвечает Антон. Он не любит это пожелание, и я только теперь осознаю, какое же оно на самом деле дурацкое. — Я позвоню тебе после обеда, ты уже будешь на месте.

— Хорошо, — я киваю, стараясь выглядеть бодро. Нельзя быть таким эгоистом. Эта поездка к лучшему — я подарю надежду маме (ложную, но что поделаешь?), да и Антон сможет сосредоточиться на экзаменах, а не будет с утра и до ночи торчать в моей палате. — Иди.

— Спокойной ночи, — уже на пороге произносит Антон. Страх оплетает меня, будто склизкие щупальца неведомого чудовища. Я становлюсь мнительным и боязливым. Мне вдруг чудится, что это может быть наша последняя встреча, и уж если она последняя, то нужно еще столько сказать, столько успеть…

— Спокойной, — вместо этого произношу я, хотя губы мои немеют и плохо слушаются. — Я очень тебя люблю, Антон.

— А я — тебя, — он подмигивает мне и тихо прикрывает за собою дверь.

Я неуклюже укладываюсь на подушки, морщась от боли. Нужно сказать врачам, что привычной доли обезболивающих уже недостаточно. Закрываю глаза, но долго еще маюсь без сна. А когда засыпаю, то мне снятся страшные сны.

***

Как я и предполагал, областные врачи вначале только разводят руками. Можно попробовать продлить мою жизнь на месяц-другой, но никаких гарантий они не дают. Да и вообще, учитывая мой иммунный статус, это может только ускорить мою смерть. Мама нервно кусает губы и заламывает руки, смотрит на меня вопросительно, я же только пожимаю плечами. Делайте, что хотите. Они вновь берут те же анализы, почему-то не удовлетворяясь результатами провинциальных коллег. Даже собираются и устраивают совещания (как там они называются у этих врачей?) по моему вопросу. Я заранее знаю, что толку от этого не будет никакого, но стойко выношу все манипуляции.

Антон хорошо справляется с экзаменами, мы разговариваем часами. Иногда мне требуется вся сила воли, чтобы закончить разговор. В конце концов, у Антона есть еще множество других дел, не развлекать же ему меня днями.

По ночам я все так же сплю очень плохо. Бывает, лежу без сна до рассвета, то мучаясь болями, то просто бездумно глядя в потолок. Если все же удается заснуть, то просыпаюсь я в поту от очередного кошмара. Сюжета в них толком нет никакого, но сердце мое едва не выскакивает из груди. Может, так сказывается новое место. Я отчаянно хочу домой — пускай в больничную палату, но там рядом будет Антон, будет приходить Катя. Я тоскую сильнее, чем признаюсь даже самому себе.

Спустя неделю я просыпаюсь с тяжелой головой. Виски сжимает тисками, в глаза будто песка насыпали. Мама тут же замечает мое состояние, суетится сильнее обычного. Антону мне удается позвонить только под вечер, когда я наконец-то остаюсь один. Но он почему-то не берет трубку. Он не отвечает ни через полчаса, ни через час, ни через два. Я набираю Катю, но она и вовсе «вне зоны доступа». На вечернем обходе мне вкалывают лошадиную дозу обезболивающего, из-за которого я проваливаюсь в вязкий, муторный сон. Мне хочется проснуться, но я не могу.

— Не накручивай себя, Кирюша, — отмахивается от моих тревог мама следующим утром. Легко сказать — «не накручивай». Идут вторые сутки, как я не разговаривал с Антоном, я не могу оставаться спокойным.