— Вот сукин сын, — разносится с экрана. Я оглядываюсь в поисках пульта, но его нигде не видно. У меня начинают дрожать губы — и я даже не знаю, разревусь я сейчас или буду смеяться, словно истеричка, от всей нелепости этой ситуации.

Мама раньше пришла домой с работы… Анекдот же настоящий, не иначе! Только почему-то никому не смешно.

Экран гаснет; Антон нашел пульт. Больше у нас нет причин откладывать разговор, и я, с трудом расправив плечи, направляюсь к двери. Мамы на пороге уже нет, поэтому Антон обнимает меня, утыкается своим лбом в мой и тихо шепчет:

— Она тебя любит. У тебя все будет хорошо. У нас все будет хорошо.

Я киваю, хотя совсем не чувствую уверенности. И ты, Миронов, не чувствуешь, правда? Мне хочется взять тебя за руку — не только, чтобы утешиться, но и чтобы утешить. Если бы я только не был таким трусливым… Но я малодушен, Антон, ты же знаешь. Поэтому я оставляю тебя за спиной — мою опору. А сам в очередной раз ничего не даю взамен.

Мама на кухне. Она стоит возле окна, ссутулившись и обняв себя руками за плечи. На улице весна, а здесь снова холодно, и я зябко повожу плечами.

— Дарья Степановна…

— Я бы попросила тебя, Антон, покинуть наш дом. Я хочу поговорить с сыном наедине.

— Мама! — восклицаю я. — Это совсем не то, о чем ты подумала!

Браво, Краев! Из всех возможных нелепых отговорок ты выбрал самую нелепую! Это могло бы сработать, только если бы она была слепой.

— Я еще раз прошу тебя, Антон, уйти. И больше не появляться в нашем доме, — повторяет она, полностью проигнорировав мои слова. Голос ее дрожит и срывается.

Думал ли я когда-нибудь о самых страшных последствиях этого признания? Конечно! Я предполагал, что она может отречься от меня и выгнать из дома, и тогда мы с Антоном побирались бы и жили под мостом. Она могла бы никогда больше не заговорить с нами и не принимать наши отношения. Но я всегда утешал себя тем, что все эти варианты из области фантастики, потому что у меня замечательная мама, и она никогда не сделает ничего, что причинит мне боль. Но сейчас она поступает хуже в сотни, тысячи раз!

— Он никуда не уйдет, — произношу я, хватаясь за Мироновскую руку.

— Не смей здесь распоряжаться! — кричит мама, оборачиваясь ко мне. У нее страшное лицо. Уж лучше бы она меня ударила, прогнала, чем смотрела вот так… Я не могу охарактеризовать ее взгляд, но он пугает меня до смерти.

— Дарья Степановна, позвольте мне объяснить…

— Пошел. Вон, — раздельно произносит мама.

Я не верю, что это она. Не узнаю ее. Неужели я, запертый в четырех стенах квартиры, и правда настолько не осознавал весь масштаб катастрофы? Неужто реакция моей мамы — это нормальная реакция общества? Но самое страшное, что из-за ее реакции я невольно начинаю чувствовать себя виноватым, будто должен оправдываться. А я ведь не должен! Я — все еще тот же Кирилл Краев. И Антон не стал другим. Так на что же она злится? На наше счастье? Кого прогоняет? Того человека, которого я люблю? Без которого я боюсь вообразить свою жизнь, потому что нет ее, не существует, жизни без него.

— Кирилл, я думаю, мне лучше пока… — говорит Антон, пытаясь освободить руку. Но я вцепился в его ладонь тисками — до синяков, наверняка.

— Вон? Замечательно! Значит, мы оба уходим! — с этими словами я ломлюсь в коридор, едва не сорвав дверь с петель. Злость и обида дают мне силы на то, чтобы даже Антона тащить за собой.

Я начинаю обматывать шею шарфом. Антон что-то говорит, но я не слушаю. В ушах у меня набатом бьет «пошел вон, пошел вон, пошел вон». А потом мама начинает реветь на кухне — я слышу, как жалко она всхлипывает. Я стискиваю зубы, натягиваю куртку, дергаю молнию. Она заела — и я дергаю вновь, и вновь, и вновь… И, кажется, слепну, потому что не вижу ни черта, только чувствую на своих руках руки Антона.

Он обнимает меня, целует в лоб, переносицу, веки, щеки и губы. Поцелуй соленый, и я только теперь понимаю, что реву, будто ребенок.

— Кира, послушай меня. Ну, послушай, хороший мой… Ладно? — шепчет Антон. — Не уходи. Не бросай ее. Ей тяжело. Знаю, что тяжело. Но ты должен быть сильным, должен ей помочь. Все будет хорошо, я обещаю тебе.

— Я не смогу, если ты уйдешь.

— Сможешь, Кирилл! — встряхивает меня он. — Сможешь!

Вот сейчас он уверен в своих словах. И я не могу его подвести.

***

Не знаю, сколько я сижу в коридоре. На улице уже давно стемнело, когда я вновь возвращаюсь в кухню. Мама за столом — растрепанная, заплаканная, опустошенная.

Мы молчим. Я ставлю на плиту чайник, готовлю две чашки травяного чая. Одну ставлю перед ней.

— Ты не ужинал, — произносит она.

— Не хочу, — садясь напротив, отвечаю я. Чай отвратительный, но мне нужно чем-то себя занять, поэтому я цежу его глоток за глотком.

— Он ушел?

— Его зовут Антон, мама, — мне не удается скрыть раздражение в голосе. — Это тот же Антон, который ухаживал за тобой, когда ты болела, который помогал мне…

— Вижу, как он тебе помогал, — грустно хмыкает она. — Боже, какой кошмар! — она смеется, потом зажимает рот ладонью, будто стремясь затолкать этот безумный хохот обратно.

— Прекрати… Я ведь думал, что ты догадываешься.

— Догадываюсь? Догадываюсь? — мамин голос срывается на какой-то отвратительный визг. В этот момент я понимаю, что сегодня никакого конструктивного разговора у нас не выйдет и лучше подождать, но когда я поступал разумно? — О чем? О мерзости, которую он творит с тобой? Кирюша, я тебя не виню, — она протягивает руку, берет меня за ладонь, сжимает. — Ты болеешь, мало общаешься со сверстниками, а Антон он… Он казался таким хорошим мальчиком.

— Да что значит «казался»? — не выдерживаю я. Господи, как я мог так ошибаться? Как мог быть таким безрассудным?

— Он просто задурил тебе голову.

— О, ну, да, конечно, — я выдергиваю свою руку, — я ведь не только спидозник, но еще и умственно отсталый, да?

— Думаю, нам стоит закончить этот разговор, — стиснув зубы, заявляет мама. Она уходит в абсолютное отрицание, будто бы если мы будем молчать и игнорировать проблему, то как-то она решится сама собой. — Со временем ты осознаешь, что я была права.

— А-а-а, со временем… — с иронией тяну я.

— Иди в комнату, Кирилл.

— Как скажешь, мама, — мне хочется издевательски поклониться ей, но я сдерживаюсь. Антон бы не одобрил. Это из-за него, мама, я все еще здесь. Это из-за его просьбы я буду пытаться наладить отношения с тобой. Но если придется выбирать… Если ты заставишь меня выбирать… Уж не обижайся тогда, мама.

========== Глава 27 ==========

Комментарий к Глава 27

Дорогие мои читатели! Эту же информацию я вынесу в шапку, дабы потом не обманывать ничьих ожиданий. Как вы видите, рейтинг у работы НЦ-17. В те далекие времена, когда я оформляла шапку, я была уверена, что впихну в эту работу одну-две-три-сто три НЦ-сцен. После этой главы я признаю свою несостоятельность в этом плане и для этой конкретной работы. Максимальная эротика, которая здесь будет, написана в этой главе. И это отнюдь не НЦ. Если вы читали эту работу в ожидании таких сцен (и здесь я не выражаю ни капли осуждения), то я прошу у вас прощения. Но я считаю, что героев нужно уважать. Историю рассказывает Кирилл, и я не могу позволить себе большую откровенность, чем позволяет мне он.

Но, свято веря, что взрослые работы - это не только работы с сексуальными сценами, рейтинг я менять не буду. Я не считаю, что эта та работа, которую стоит читать слишком юным читателям. Разрешите мне эту вольность.

Спасибо всем, с кем мы сегодня попрощаемся, и я еще раз извиняюсь, если разочаровала. И, конечно, спасибо тем, кто все еще со мной!

За весь следующий день мама произносит от силы десяток слов. Когда мой телефон сигналит о новом сообщении, она смотрит укоризненно, но лишь в тонкую нить поджимает губы и отворачивается. Если бы она спросила, я бы честно признался, что это Антон. Если бы она согласилась выслушать меня, то я бы попытался объяснить ей все, что испытываю. Я бы был с ней искренен сильнее, чем когда-либо в жизни, я бы поверил ей все свои страхи, тревоги, чтобы она поняла наконец-то, что я человек. Не диагноз, не перечень симптомов, а живой человек.