«Эй, мам, я немножко гей. А, может, и нет — ты только не падай в обморок! Мне вообще-то парни не нравятся, разве что Миронов. Я тебе уже говорил, кстати, что мы с ним как бы встречаемся?»

— Кирюш, все хорошо? — мама вырывает меня из раздумий. Ее взгляд внимательный, Антон же прячет ухмылку за чашкой, но я чувствую ее.

— Да, задумался.

— Ты выглядел таким… решительным, — произносит Антон, и мне хочется хорошенько так врезать ему по колену. Но стол маленький, мама может почувствовать — и тогда меня ждет лекция о правилах хорошего тона. Поэтому я только пожимаю плечами и произношу:

— Кстати, о решениях. Я за елкой. Ты идешь со мной? — Антон кивает, и я, встав из-за стола, добавляю: — Допивай тогда и пошли. Я собираться.

Но не успеваю я даже переступить порог своей комнаты, как Антон возникает за моей спиной. Он прикрывает за собой дверь и только потом тянет меня к себе.

С каждым разом наши поцелуи становятся все лучше. Неловкость первых дней прошла, и я наконец-то решаюсь отвечать. Пускай получается у меня совсем неуклюже, и я всякий раз раздраженно думаю, что если Антон захочет сравнить меня с кем-то, то сравнение явно окажется не в мою пользу, но я очень стараюсь.

— О чем ты думал? — голос Антона хриплый, а глаза совсем темные. Он прижимается своим лбом к моему, его ладони гладят мою спину. В такие мгновения я кажусь себе ребенком, который стоит на пороге новых открытий. Я ведь не дурак, я понимаю, что уровень наших отношений — детсадовский. Для Антона. Для меня же этого уже так много — и психологически, и физически — что иногда мне чудится, словно я захлебываюсь в бешеном водовороте. И он понимает, интуитивно чувствует, потому что вдруг улыбается — мягко, по-доброму и спрашивает уже совсем другим тоном, словно это не он минуту назад вжимал меня в дверь, не давая сделать ни единого вдоха. — Ну, так что? Ты действительно выглядел таким серьезным.

— Представлял, как бы я рассказал маме, — признаюсь я.

Антон задумчиво склоняет голову набок, смотрит на меня внимательно:

— Ты хочешь рассказать?

— Нет! — испуганно восклицаю я. — Она не поймет.

— Мне кажется, ты недооцениваешь свою маму, — говорит Антон. — Но дело твое.

Я только пожимаю плечами. Если бы перед нами были долгие годы — это одно дело, а так… Зачем усложнять и так несладкое будущее моей мамы?

***

Елка, которую мы выбираем, — настоящая красавица! На улице она кажется гораздо меньше, но когда мы затаскиваем ее в нашу тесную прихожую, она занимает все свободное пространство. Установить ее в зале — настоящая морока, но это приятные хлопоты.

— Как же здорово! — мама вдыхает хвойный запах полной грудью и радостно улыбается. Вокруг ее глаз и рта сеточки морщин, но сегодня она кажется мне полной энергии и почти счастливой. Мне не хочется думать, будут ли у нас еще такие праздники, проживу ли я еще целый год — важно, что у нас есть сегодня, что вокруг меня дорогие мне люди, которых я очень люблю. — Наряжать уже, наверное, будем завтра. Поздно уже, тебе, Антоша, пора, чтобы мама не волновалась.

— Да, вы правы, Дарья Степановна, — он согласно кивает, хотя мы-то знаем, что его мама не будет волноваться. Вряд ли она вообще дома. Антон — это трава у дороги, как любила говорить когда-то моя бабушка. Кто-то в таких случаях упивается вседозволенностью и становится еще тем дерьмом, а кто-то, как Миронов, превращается в сверхответственного, серьезного до занудства человека, которого и подростком назвать непросто.

— Я проведу, — вызываюсь я, и мы с Антоном выходим в коридор. Он прижимает палец к моим губам, заметив, что я собираюсь заговорить.

— Молчи. Так не хочу уходить, — он воровато косится на дверь в гостиную и быстро целует меня в уголок рта. Это простое касание, но мне хватает и этого: в животе тяжелеет, а голова наоборот становится легкой и пустой, будто воздушный шарик. Теперь уж я бы точно не заговорил, даже если бы меня попросили — ни одной связной мысли у меня не осталось. — Кирилл?

— М-м-м? — нечленораздельно мычу я Антону в плечо.

— Нас застукает твоя мама.

— Угу, — сейчас мне все равно. Кажется, что ничего, кроме расставания, не способно испугать меня.

— Да ты издеваешься, — это похоже на стон, на отчаянье. Антон обхватывает мое лицо ладонями и целует — жадно, сильно. Он толкается языком в мой рот — как же меня это шокировало в первый раз! А сейчас я даже пытаюсь отвечать, и когда Антон все же отстраняется, разочарованно вздыхаю. — Нужно идти.

— Иди, — согласно киваю я.

Когда дверь за ним закрывается, я прижимаюсь лбом к холодной поверхности двери и пытаюсь выровнять дыхание. Сейчас, когда я не позволяю себе больше сомневаться, все кажется настолько ясным и простым — Антон нравится мне, я — по какой-то неведомой причине! — нравлюсь ему. Наши отношения не вредят никому, а нас делают счастливыми — разве должно ли это быть хоть для кого-то проблемой? Но я же не совсем дурак — я знаю, что в этой стране такое счастье будет казаться грязным, неестественным, и потому мы сохраним его только для нас двоих. Мне, может, и нечего терять, а вот Антону…

Ночью Миронов снится мне. Он шепчет «Кира» и глаза его совсем близко — в них смешинки янтарных солнышек. Его руки касаются кожи на моей пояснице, а потом пересчитывают выступающие позвонки — один, два… Я прижимаюсь к нему так близко и трусь об его тело так откровенно и бесстыдно, как никогда бы не решился наяву. Антон смеется, его дыхание щекочет мне кожу, и я… просыпаюсь. На скомканных, влажных простынях. Сначала я думаю, что это просто пот, но потом ощущаю липкое пятно под бедрами и сомневаться больше не приходится. Здорово, ничего не скажешь! С этим Мироновым чистых простыней не напасешься!

С тяжелым вздохом я бреду в ванную, захватив по пути чистое белье. Снова придется тайно затевать стирку, а это сейчас ой как непросто! Мамин начальник с семьей укатил на какой-то горнолыжный курорт на праздники, так что она сейчас в своеобразном отпуске и зорко следит за всем, происходящим в квартире. Но эти проблемы в любом случае придется отложить до завтра, а пока я стягиваю испачканные трусы и смочив полотенце в теплой воде, смываю следы своего случайного преступления. Щеки пунцовеют, когда я представляю, что бы сказал Антон, если бы узнал о произошедшем. Интересно, а у него такое бывает? Или он перерос это еще лет так в тринадцать? Но если мой измученный болезнью организм способен на такие подвиги, то что говорить о нем? Хотя с чего я вообще взял, что привлекаю его в таком плане?

«Стоп, Краев, нашел о чем думать!» — одергиваю я себя. Какая разница вообще, что там и кто хочет? Поцелуи — это одно дело. Они нравятся мне, и они достаточно безопасны для Антона. А все остальное… Мало того, что у меня достаточно смутные представления о том, как это происходит у геев (нет, что и куда я, конечно, понимаю, но почему-то мне кажется, что это далеко не все необходимые знания), но и риск таких отношений достаточно высок. Этого не будет никогда, даже если мы оба будем этого хотеть. Кто бы знал, что наступит тот день, когда чужая смерть начнет пугать меня сильнее, чем своя собственная? Я ни за что не позволю Миронову испортить его будущее.

Спрятав постельное белье и влажное полотенце под кровать, я вновь пытаюсь заснуть. Но ночные приключения явно не способствуют отдыху, потому что сна не осталось ни в одном глазу. Я еще какое-то время ворочаюсь из стороны в сторону, а потом сдаюсь: беру телефон и, закусив губу, ввожу в поисковике «гей-порно».

Конечно, мне интересно! Мне семнадцать, в конце концов! Но просмотренные видео оставляют меня в недоумении. То ли они слишком однообразны, то ли у меня другой вкус («у тебя он вообще есть?» — ехидно интересуется внутренний голос), то ли после недавнего оргазма мой организм уже не способен к новым подвигам — но происходящее на экране совершенно меня не волнует. Для чистоты эксперимента я просматриваю и несколько традиционных роликов, но здесь ситуация точно такая же. А когда внушительная грудь актрисы начинает перекатываться, будто ожившее желе, мне и вовсе становится смешно. Я закрываю вкладку, прижимаю ладонь к лицу и бормочу: