- Как ты можешь поступать в медицинский? - я чувствую, что “уплываю”. Знаю, что если не стиснуть зубы и не сжать кулаки, то я сорвусь в банальную истерику, но все равно продолжаю. Потому что он предает мечту. Свою. Мою. Нашу! Ту детскую и, кажется, почти забытую для него. И такую далекую и желанную для меня. - А как же футбол? Ты же хотел, помнишь? У тебя же получается и вообще… Нет, Миронов, ты что, чокнутый? Мед?! Серьезно? Ты собираешься всю жизнь ковыряться в дерьме? Давно у тебя такие идиотские идеи, а? Я просто не могу поверить…

Антон молчит. Встает из-за стола, вынимает из моих судорожно дрожащих ладоней чашку, присаживается перед моим стулом на корточки, будто перед капризным малышом. Он сейчас кажется совсем взрослым, и это становится еще одной каплей к уже переполненной чаше. Мне хочется кричать на него, хочется ударить его, хочется уйти, хочется…

- А теперь ты меня послушай, - произносит Антон, сбивая меня с мысли. - Я знаю, Кира, знаю, как ты любишь футбол. Знаю, что это твоя мечта, и помню, как когда-то мы думали, что будем заниматься этим профессионально. Но тогда нам было по десять и клятвы давались очень легко. Сам посуди, какие у меня реальные перспективы? Для того, чтобы хотя бы задумываться об этом серьезно, нужно было намного раньше шевелиться. Переезжать, поступать в спец-школу, жить и дышать только этим.

- У тебя ведь была возможность, разве нет? - шепотом спрашиваю я. Антон впервые так сильно разочаровывает меня. У меня просто в голове не укладывается, как можно было упустить этот шанс, уже держа его в руках. Как человек в здравом уме способен сделать настолько странный выбор?

- Да, была, - вздыхает он, поднимаясь на ноги и резко разворачиваясь ко мне спиной. Вот сейчас он скажет, что это не мое чертово дело и будет абсолютно прав.

- Извини, меня это не касается, - я трусливо иду на попятную. Я просто пересек черту, ту границу, за которую не имел никакого морального права переходить, и это меня пугает. В конце концов, нет никакой гарантии, что я доживу до окончания школы. Жаль, что Антон поведал мне о своем решении, проще было бы не знать.

- Касается, Краев, знал бы ты, насколько это тебя касается, - как-то обреченно выдыхает Антон.

- Я не понимаю…

- А что тут понимать? - шепчет он. - Я же тогда пришел в секцию из-за тебя. Соперничество мною руководило или еще что… Не знаю. Ты любил футбол, а я просто тянулся за тобой. Вот и все. После того, как ты бросил, я тоже хотел уйти. Но остался, думал, что ты вернешься. Мне нравится играть, но не настолько сильно, чтобы я мечтал о профессиональной карьере.

- Это… странно, - спустя несколько долгих мгновений отвечаю я. Что еще сказать? Да, мы всегда были соперниками. Но мне-то казалось, что причина соперничества - по крайней мере, в футболе - заключается в том, что это наша мечта, страсть для нас обоих. А тут Антон говорит, что это оказывается я всему виной. Да, это определенно странно.

- А ты думал, что я всегда поступаю только рационально и правильно, Кира? - хмыкает он, наконец-то оборачиваясь ко мне лицом. Глаза сейчас совсем темные, мутные, будто он злится или расстроен. - Как бы не так…

- Ладно, я понял, извини, - конечно, ни черта я не понимаю, но, видит Бог, меньше всего я хочу обидеть или огорчить Антона. У него ведь и правда много-много лет впереди, не мне судить его планы. У меня далекоидущих планов просто-напросто нет.

- Не извиняйся, - отмахивается он, проводит рукой по лицу и уже через мгновение улыбается. Только глаза портят беззаботный образ, но я делаю вид, что все хорошо - вымученно улыбаюсь в ответ.

- Я думаю, ты будешь хорошим врачом, - зачем-то добавляю я. Ну, так же вроде принято говорить, да? Подбодрить как бы… Если задуматься, то это ведь на самом деле правда - Антон наверняка будет еще тем альтруистом: будет гореть на работе, позволять полумертвым пациентам в буквальном смысле высасывать из себя жизненные силы. С такими темпами он наверняка лет через двадцать станет седым и осунувшимся, но зато в полной мере воплотит сериальный образ идеального медика в жизнь.

Помню, мама однажды принесла диск с сериалом о профессиональных буднях вот такого бравого доктора. Я осилил тогда только первую серию, фыркая и отплевываясь. Нет, естественно, если бы существовал врач, способный мне помочь, то я бы наверняка обклеил свою комнату его постерами и совершал бы паломничество к его дому. Но у меня СПИД, и никто не в силах меня спасти. Можно разве что продлить жизнь на год или месяц. Но что такое месяц или даже год жизни, когда тебе всего семнадцать?

***

Небо стремительно затягивает чернильной синевой. Я пытаюсь учиться, обложившись учебниками и тетрадями, но не слишком-то успешно. То и дело перевожу взгляд за окно, либо слушаю глухое завывание ветра, либо лениво дергаю Мэри за выбившуюся из шва нить. И думаю, думаю, думаю… Об Антоне, о своем визите, о его словах. По сути, не считая того разговора на кухне ничего серьезного не произошло: мы посмотрели фильм, лишь иногда перекидываясь короткими репликами, а потом он вызвался проводить меня домой, уверив, что ему по пути. В дороге мы тоже говорили о каких-то пустяках, ни разу больше не коснувшись его планов.

- Медицинский, Мэри, ты можешь представить? - выдыхаю я, отодвигая книги на край кровати. Все равно ничего в голову не лезет, нет смысла пытаться.

Вместо этого я сворачиваюсь в клубок на кровати, возле своей куклы, постоянно вздыхая, будто столетняя старушка. В висках спиралью скручивается тупая боль и по-хорошему мне бы не помешало обезболивающее. Но для этого нужно идти на кухню за водой, а там уже хлопочет мама, чей восторженный запал все еще не остыл. Она и так добрых полчаса расспрашивала меня о визите, умиляясь “нашей с Антошкой крепкой дружбой”. Второго раунда я просто не переживу.

Впрочем, вскоре усталость берет свое. Я проваливаюсь в беспокойный сон. Мне снится, что я лежу в больничной палате - стерильно-белой - и только Мэри на снежном покрывале выделяется черной кляксой. А потом в сновидении появляется Антон - он кладет ладонь на мой пылающий лоб и от его касания, кажется, пульсирующая боль в висках стихает.

***

1 ноября

Порывистый северный ветер срывает последние бурые листья с клена, растущего под моим окном. Наступает ноябрь, и я, по “доброй” традиции, перекатываю на языке новую фразу - “Кирилл Краев, умер в ноябре, две тысячи двенадцатого года”. А что? Звучит! Хмыкаю и прикусываю губу, чтобы сдержать истерическое хихиканье. Узнала бы мама, о чем я думаю, то либо влепила бы мне оплеуху, - легонько, конечно, ибо нельзя сильно бить неизлечимо больного человека! - либо расплакалась бы, что для меня еще хуже.

Нет, физически я чувствую себя вполне неплохо, настолько, насколько это вообще возможно в моем случае. А вот морально… Я никогда прежде не ошибался в людях. Никогда! Просто, видимо, потому, что близко никого не подпускал, а разве могут огорчить приятели или одноклассники? Но я сделал эту горькую ошибку - впустил в свою жизнь человека, который… Который, что? Вот уже вторые сутки я не могу дать ответ.

Осенние каникулы Антон почти прожил у меня. С утра и до позднего вечера он был со мной. И если первые несколько дней я возмущался, пытался уговорить его заняться чем-то более значимым, чем нудное времяпровождение с моей скромной по всем параметрам персоной, то потом… Свыкся? Не-е-ет… Я полюбил его визиты, я ждал их, я наконец-то допустил крамольную мысль, что, может быть, действительно заслуживаю хорошего отношения. Поверил, что за последние тяжелые годы таки выстрадал эту необычную дружбу.

Перед глазами цветастыми кадрами вспыхивают воспоминания о последних днях.

- Держи, - вот Антон протягивает мне коробку, и я недоуменно хмурюсь, неуверенно принимая ее.

- Что это? - голос не слушается, потому что это похоже на… подарок?

- Подарок, - озвучивает мои мысли Антон, равнодушно пожимая плечами. Он не видит в этом ничего такого, я же чувствую, как смущенно начинают полыхать щеки. Уж очень давно никто, кроме мамы, ничего мне не дарил.