Выходит плохо. Выражение моего лица остается таким же напряженным: зрачки расширены, уголки рта скорбно опущены вниз, будто у грустного несмешного клоуна, между бровей глубокая складка. В общем, я выгляжу перепуганным до смерти и в такой же степени жалким. Мама на кухне напевает песенку о дружбе из старого советского мультика, и я морщусь, словно от зубной боли. Мама в восторге от предстоящего визита, будто я собираюсь на чай к английской королеве, а не к однокласснику. Честно? Я надеялся, что она меня не отпустит - в школу ведь не пускает. Но мама восприняла эту новость с небывалым энтузиазмом. За последние несколько дней имя “Антон” я слышал из ее уст чаще, чем привычное “Кирюшенька”. Вчера мне и вовсе приснилось, что она сшила ему белый балахон из наших старых простыней: у нее было блаженное одухотворенное лицо, и под нос она бормотала “Антоша хор-р-роший”. Я проснулся от собственного нервного хохота, перешедшего в надрывный кашель, и потом долго не мог уснуть, растревоженный этим шизофреидальным видением.

- Кирюша, ты в ванной? - доносится до меня непривычно бодрый мамин голос. Я тяжело вздыхаю, в последний раз встречаясь взглядом со своим отражением. Ну, что, братец, выполним миссию “в гостях у Антона”? Конечно, выполним… Куда деваться? Наверное, расскажи я кому-то о своих страхах, с меня бы просто посмеялись. И правда, что такого ужасного в визите к однокласснику? В конце концов, не на свидание же он меня зовет. Я нервно по-дурацки хихикаю от собственных мыслей, но тут же хмурюсь вновь. Не до смеха сейчас. Может, это глупо, но мне действительно страшно, что я опростоволошусь на чужой территории. Там необходимо будет играть по правилам Антона, а я не уверен, что знаю его правила.

- Да. Иду, - отзываюсь я. Хлопаю себя по щекам, пытаясь хотя бы немного убрать мерзкий синюшный, будто у мертвеца, цвет кожи. Все бессмысленно, конечно.

В комнате быстро хватаю непривычно легкий без учебников и тетрадей рюкзак и, замешкавшись мгновение, впихиваю туда свою Мэри. Так мне будет проще - с моим маленьким невзрачным ангелом-хранителем.

- Ну, все, мам, я пошел? - вопрос звучит жалобно, в нем отчетливо слышна мольба. Родная моя, посмотри, разве могу я быть хорошим другом? Я же болен, я тяжелая обуза, неужто ты этого не видишь за пеленой материнской любви? Впервые мне хочется, чтобы она запретила мне идти - потрогала лоб, нахмурила тонкие брови и бескомпромиссно потребовала, чтобы я возвращался в постель. Но мама не просит. Она в восторге отмечает, что у меня нет температуры, и я, словно слепой котенок, тянусь за ее теплой ладонью. Быть может, капля воодушевления передастся мне методом диффузии или воздушно-капельным путем?

- Иди, конечно, Кирюша, - мама приглаживает мои волосы и огорченно цокает языком. Она раньше делала так папе, и у меня болезненно сжимается сердце. Но мама, кажется, не замечает: осторожно, но настойчиво берет меня под локоть, видимо намереваясь увериться, что я действительно ушел, а не спрятался где-то под кроватью. Дикий ты, дикий, Кирилл Краев, словно зашуганный зверек, кусающий протянутую для ласки руку. Это же надо быть настолько неблагодарной сволочью и злиться - да, черт побери, злиться! - на Антона за его приглашение? Но разве это зависит от меня? Я - всего лишь сосуд Болезни. Она царица в моем теле, под Ее контролем зарождаются мои эмоции. - Позвони, когда придешь, не забудь! Если у Антона нет стационарного телефона, то одолжи его мобильный, ясно? Ох, надо тебе все-таки со следующей получки купить хоть бэушный, а то не дело.

Мама тяжело вздыхает, и я опускаю взгляд. Из-за моей истерики теперь нужно делать незапланированную покупку. Браво, Кирилл, ничего не скажешь!

- Позвоню, - покорно соглашаюсь я, застегивая пуховую куртку. По ночам температура падает ниже нуля, сегодня утром пожухлую траву на газонах празднично припорошило изморозью, будто сахарной пудрой. В детстве я любил зиму - хруст слепяще белого снега под сапогами, морозный скрипучий воздух, безудержное счастливое веселье игр. А сейчас… Нет, не люблю. Постоянные простуды, ломота в костях, сонливость - меня бросает в дрожь, когда я вспоминаю прошлую зиму.

- Вот и молодец, - хвалит мама, туго обвязывая мою шею пестрым шарфом, который она недавно связала. Он неприятно колет мне щеку, и я морщусь. - Держи, это для Антона.

Мама всучивает мне в руки пакет, я недоуменно смотрю на нее, изгибая бровь.

- Что это?

- Ну, не пойдешь же ты в гости с пустыми руками, - она закатывает глаза, будто я спросил несусветную глупость. Эх, мама, забыла, сколько лет я ни с кем не общался? Думаешь, у меня еще сохранились какие-то познания о том, что принято? - Я испекла печенье.

- М-м-м. Здорово, - мне хочется заглянуть в этот долбанный пакет и убедиться, что в этом печенье есть свекла, морковь или овсяные хлопья. Потому что если это нормальное печенье, то я разозлюсь на нее уже серьезно. Это по какой причине Миронов ест печенье, когда я давлюсь тушенной с луком капустой и водянистым пюре? Ах, да, я болен. Забыл, как же…

- Все, милый. Позвони. Я тебя люблю, - мама вновь суетится. Натягивает мне шапку на глаза, холодными губами клюет в щеку, распахивает дверь и едва не выталкивает на лестничную клетку. Она стоит на пороге, нервно комкает в руках платок, и в глазах ее отражается восторг, будто я собираюсь лететь в космос. Я жду, что сейчас она начнет вытирать горькие слезы и благословит меня крестным знаменем, но, к счастью, обходится без этого. Сценка под названием “Кирилл Краев идет в гости” достаточно сюрреалистична и без пафосных проявлений материнской любви.

В подъезде, при свете тусклой, опутанной паутиной, лампы, я все же заглядываю в пакет. Воровато оглянувшись, снимаю крышку с пластикового контейнера и расплываюсь в идиотской улыбке. Выпечка - не сильная сторона моей мамы. Это печенные камни, не иначе. Мысленно я, конечно, кручу себе пальцем у виска, потому что только псих может зажлобить печенье. Впрочем, кто сказал, что я нормальный?

***

Антон встречает меня улыбкой. И я мгновенно сжимаюсь, ссутулив плечи, будто маленький провинившийся мальчик. Всю дорогу возмущался, жаловался на что-то - неблагодарная свинья.

- Привет. Проходи, - Антон кажется мне и знакомым, и почти чужим одновременно. Все те же теплые янтарные солнышки в глазах, все та же вежливость и обходительность. Только самоуверенность куда-то подевалась, будто и не было, и я, пока снимаю тяжелые ботинки, с удивлением понимаю, что он нервничает. Почему? Неужто и у идеального Принца есть слабое место? Да даже если и есть, то я уж точно не тот человек, в одобрении которого он нуждается. Вот есть такая особая категория людей, перед которыми можно обличить самые отвратительные недостатки и не волноваться, ибо люди эти - пустое место и вовсе не важно, что они подумают и что скажут. Я как раз из такой категории людей.

- Привет. Держи, это мама передала, - невнятно бормочу под нос я, стремясь как можно скорее избавиться от злополучного пакета. - Печенье.

- Замечательно. Обязательно поблагодари Дарью Степановну за меня!

- Оно несъедобное, - зачем-то замечаю я и тут же краснею. Что за привычка ляпать, не подумав?

- Посмотрим, - хмыкает Антон. - Проходи, что ты на пороге стоишь? Будь как дома, - слова абсолютно дежурные, но у него получается искренне. Так, будто он действительно не разозлится, если я ненароком разобью чашку или даже весь чайный сервиз.

Антон быстро берет себя в руки: от былой неуверенности не осталось и следа. Он показывает мне квартиру - красиво, богато, намного лучше, чем мне запомнилось. Но я почему-то не завидую. Несмотря на все изыски, дом не производит впечатление уютного. Здесь нет обжитости, нет истории - ни детских рисунков на стенах, ни банальных магнитиков на холодильнике. Другое дело - комната Антона. В ней тепло. Быть может, потому что он сам теплый? Бывают такие люди, возле которых комфортно даже тогда, когда они злятся и кричат - таким был мой папа и вот теперь еще Антон. На стенах висят плакаты - старые уже, некоторые из них я помню еще из детства. Из новых только Эйнштейн да какой-то жутковатый мужик - кажется, он музыкант.