– Предательница, – улыбнулся Игорь.

– Я тоже за папу, – сказала Олеся. – Он прекрасно делает свое муниципальное дело, а ты, мой ангел, свое строительное.

– И ты предательница, – кивнул Шведов жене. – Я-то надеялся, что хотя бы младые избирательницы будут на моей стороне.

– А почему не на моей? – искренне удивился Суворин. – Я что, рожей не вышел? Я мужик ого-го!

Все засмеялись.

Через сорок минут с деликатесами Никитишны было покончено.

– Ну, накормила, мать, ну, мастерица! – говорил Суворин, приятельски хлопая кастрюльную труженицу по спине. Никитишна нежно наливалась краской, словно юная барышня. – Сейчас бы завалиться на диванчик! Помечтать. Посопеть в две дырки. Правда, девчата? Но надо, надо, надо трудиться. Мужик должен все время трудиться. Зарабатывать себе уважение и почет. – Мэр, натренированный выступать перед большой аудиторией, не мог удержаться от привычного назидательного тона и в кругу семьи. – Я, Олеся, почему не задумываясь отдал тебя за Игоря? Потому что я знаю, этот парень – трудяга. С ним ты не пропадешь. А ты, милая, полежи, отдохни. У тебя какие-то пятна над глазами.

– Папа, это же тени! – объяснила Олеся.

– Я и говорю, тени. Надо побольше отдыхать. Ты еще не восстановилась после родов, зайка. Никитишна! Чтобы Леся с ребенком не надрывалась!

Никитишна, которая была в три раза старше Олеси и пахала раз в двадцать больше, озабоченно закивала.

Олеся и внук, названный в его честь, являлись для Суворина бесценным сокровищем, единственным, что у него было на земле, кроме любимой работы и нескольких друзей.

Напоследок он прошел на балкон – угловой, квадратный, с бордюром из зелени и цветов по периметру – и посмотрел на спящего ребенка.

После обеда Таня снова сделала попытку исчезнуть, но Олеся ее остановила:

– Ты что, не хочешь посмотреть на Нику Сереброву? Она сейчас приедет!

– Ника Сереброва? К вам? – удивилась Татьяна.

– К нам! Передачу снимать про Игоря. Со всеми кандидатами делают такое милое семейное кино типа «Героя дня без галстука», смотришь по НТВ?

– Да.

– Вот. Сейчас она приедет. Наверное, с оператором, со всякой техникой. Снимать нечто подобное для местного телевидения. Оставайся, посмотришь.

Звучало заманчиво. Тане очень хотелось живьем увидеть местную телезвезду, журналистку государственного телеканала красотку Нику Сереброву. Она осталась.

– Получается, весь день у тебя просижу.

– Танюша-хрюша, ты же в отпуске, – напомнила Олеся. – Если честно, я надеялась тебя поэксплуатировать. Из-за этих съемок Валерка останется без его обычной прогулки.

– Так я с удовольствием! – обрадовалась Таня.

– Хотя бы во дворе покатаешь часок? Или два. Пока не надоест.

– Конечно, – закивала подруга. Тане нравилось гулять с Валеркой, так как прохожие часто восхищались карапузом, а ее принимали за маму.

Чувство меры, тактичность, отличная дикция и нормальное владение русским языком выделяли Нику Сереброву из вязкой серой массы телеведущих, которые в великом множестве обитали на бесчисленных каналах шлимовского ТВ. Она не лезла без надобности грудью в кадр, не обрывала собеседников на полуслове, чтобы продемонстрировать свою эрудицию, не занималась самолюбованием – то есть подавала себя зрителям в удобоваримых дозах, не вызывая раздражения, как другие местные мастера экрана. К тому же была просто красивой женщиной. Служба социологических опросов Фелька, бесперебойно снабжавшая город рейтингами всего, что шевелится и умеет разговаривать, ставила программы Ники Серебровой на первые места в ряду телевизионных шедевров шлимовских журналистов.

Когда она появилась на пороге квартиры, сопровождаемая ассистенткой и видеооператором, Олеся, Таня и Никитишна выстроились в ряд в холле встретить популярную гостью. Игорь тоже нацепил одну из своих самых лучезарных улыбок и поцеловал Никину ручку.

– А мы все ваши передачи смотрим, особенно «Час мэра», – сразу сообщила Олеся. – Пожалуйста, проходите. Будете что-нибудь? На улице такое пекло.

– Спасибо, – кивнула Ника. – Вы Олеся.

– Да. Это моя подруга Таня.

– А где ваш малыш? Надеюсь, он собирается сниматься?

– Я думаю, он собирается поспать еще минут двадцать, а потом устроить хорошенький скандал.

– Чудесно. Если вы не возражаете, мы бы посмотрели квартиру, чтобы выбрать место съемки.

– Конечно, конечно! – подскочил Игорь. – Идемте! – Визитеры и хозяин дома отправились в путь.

– Шикарная? – тихо спросила Татьяна Олесю. – Шикарная. Как Эмпайр-Стейт-Билдинг.

– Как Лиз Тэйлор в «Клеопатре».

– Как джип «шевроле».

– Как прыжок гепарда.

– Как три килограмма икры.

– Как голос Доминго.

– Как метафора Рансэцу.

– Как «Аппассионата».

– Как норковое манто.

– Как… как… ресницы Киркорова!

– Фи, Олеська, ты проиграла. Ресницы Киркорова! Скажешь тоже.

– Ладно, сдаюсь.

– А на экране всех этих морщинок у нее не видно, правда?

– Угу. Ей сорок один.

– Да ты что! – ужаснулась Таня.

– Угу. По телевизору выглядит на тридцать три, мне кажется.

– Интересно, какими мы с тобой будем в сорок? Полуразрушенными инвалидками.

– Думаю, нам никогда не будет сорок. Всегда будет двадцать два.

– Ну-ну, надейся.

– Приятная и милая. Не наглая, как другие ведущие. Какую комнату выберет?

– У вас везде красиво. Да они, наверное, по всем комнатам пробегутся с видеокамерой.

– Игорь мне сказал, не надо бить избирателя по голове своим благосостоянием. Чтобы не нервировать.

– А тебя будут снимать?

– Конечно. Если Валерку будут, значит, и меня тоже. В качестве фона. Как же без жены?

– Да, здорово.

Появилась ассистентка Оля, примерно того же возраста, что и девочки.

– Мы маленького посмотрели, – сказала она, взмахивая руками, – такой котенок! Спит, соска набок, как сигарета. Ковбой. Олеся, а можно пройти в туалет? Нахлесталась пепси-колы, такая жара, теперь мучаюсь.

– Конечно, вон там. А что у вас в телестудии, парикмахер, визажист, да? Нике укладку кто-то делает? Выглядит обалденно. А костюмы? У нее всегда такие костюмчики классные, – спросила Олеся.

– Парикмахер у нас так себе. А стилиста вообще нет. Костюмы – да, их поставляет в рекламных целях салон «Паллада», знаете? Девчонки, ну я в туалет нырну, ладно?

Оля исчезла из поля зрения. С балкона раздался сердитый рев. Олеся вскинулась, как дрессированная львица на манеже, и помчалась успокаивать ребенка.

Деньги на съемку рекламно-ознакомительных передач с кандидатами на пост мэра выделил избирком. Игорь Шведов был последним участником цикла. Остальные претенденты уже показали себя в полной красе, мягко направляемые деликатными вопросами Ники, рассказали в неформальной обстановке о своем житье-бытье, поведали об увлечениях и хобби, продемонстрировали жен и собак. Яростную агитацию и заунывное перечисление пунктов своих предвыборных программ квазимэры оставили за кадром, а в кадре проявили себя в качестве задушевных собеседников, примерных мужей и отцов, отличных рыболовов, спортсменов и прочее. Даже свирепый полковник Кукишев, иначе как Кукишем в городе и не называемый, предводитель местного отделения «Союза русских патриотов», политический экстремист, ярый сионист и – одновременно – избирательный русофоб, короче, мизантроп и матершинник, и тот вел себя пристойно. Вывез съемочную группу на дачу, где виртуозно жарил цыплят на вертеле и, лишенный военного мундира и пены у рта, был вполне мил и вежлив.

А что тогда говорить про молодого, умного, энергичного, в общем сверхположительного Игоря Шведова? Передача с ним могла стать украшением цикла.

Жена Игоря Олеся поразила Нику своей юностью. К готовой коллекции кандидатских жен Ника ожидала добавить полновесную даму лет двадцати пяти – тридцати, а напоролась на взъерошенного воробья с огромными глазами и большим ртом. Тонкая, стройная, с короткой растрепанной стрижкой Олеся выглядела лет на шестнадцать-семнадцать и заставила Нику мысленно ужаснуться своему возрасту. Она смотрела на шведовскую девочку-жену и чувствовала, как за спиной выстроились в ряд все ее годы и укоризненно буравят взглядом позвоночник. «Женщина всегда виновата в том, что не родилась лет на десять позже, – уныло подумала Ника. – В следующем году будет сорок два. От этого никуда не деться. Это так же необратимо, как последняя стадия туберкулеза».