Всё перечисленное и создает ту активность, которую можно оценить на весь реактор, ну, допустим, несколько миллиардов кюри. Что получается после взрыва? Во-первых, часть этой активности унесла группа благородных радиоактивных газов, которая и так норовит выйти из активной зоны реактора. Она ушла с тем облаком, которое распространилось потом по Европе и Скандинавии. Во-вторых, другую ее часть унесла группа радиоактивных изотопов, которые при повышении температуры переходят в летучую форму и «газят» постоянно. Такой «факел» продолжался, пока саркофаг не построили.

И в-третих, – если уже говорить о физической массе, а не о том, что «невидимо-незримо» – «разметеленные» взрывом углеродные блоки, само топливо и конструкционные материалы. Здесь тоже значительную часть активности выбросило наружу, так сказать, в виде «кусков». Но кусок этот, извините, до Лондона не долетит. Его подняло взрывной силой и тут же опустило. Именно такие вот куски и собирали лопатами сначала солдаты, потом ликвидаторы. Ну ладно, где-то кусок выкинуло, а где-то этот кусок топлива настолько на мелкие частицы распался – до микрона и долей микрона – что их уже может поднять струя воздуха. Вот это и называется «горячими частицами»,[7] которые уже могут преодолевать существенные расстояния, их удалось обнаружить и в странах Европы и Скандинавии. Почему «человек с лопатой», который убирал осколки, получал очень высокие дозы радиации? Потому что он получал не только мощное внешнее облучение от высокорадиоактивных «кусков» топлива, но и имел повышенный риск получить немалую дозу внутреннего облучения, так как ловил «горячие частицы» на кожу через щельные просветы спецодежды и вдыхал их, а массовая удельная активность облученного топлива достигает 200 кюри[8] на грамм топлива. Только представь себе, от каждого грамма – многие тысячи рентген в час!

Всё, что я перечислил, говоря о физической массе, вышло из разрушенного реактора одномоментно при взрыве. Остальная же часть компонентов до сих пор находится под саркофагом: в топливе происходил перегрев, и, перекалившись, оно могло истекать вниз под реактор как «из изложницы». При этом образовалось то, что теперь называют «слоновья нога».[9] И немалое количество ядерного топлива там до сих пор находится (до 130 тонн из 190 тонн исходного топлива).

– Плутоний ведь, кроме того, еще и токсичен…

– Да абсолютно канцерогенный искусственный элемент, который в природе до начала испытаний ядерного оружия отсутствовал…

– Кто-то оценивал его распространение во время аварии?

– Конечно. И есть сотни статей в научной литературе на эту тему. Кроме того, службы мониторинга всей Западной Европы, Скандинавии – всех, кто более ли менее пострадал от чернобыльского выброса, они ведь не доверяли Российским данным. И, как мы знаем, именно под давлением той информации, что шла с Запада, правительство СССР уже не могло скрывать информацию о случившейся катастрофе. Потому что там мониторинг-то еще с шестидесятых годов налажен был не хуже чем у нас – много лучше. Тогда шли испытания ядерного оружия в околоземном пространстве. Только в 64-м году их запретили, а до этого многие страны взрывали ядерные боевые заряды прямо в атмосфере. Что такое «взрыв ядерного боевого заряда»? Это кусок урана-плутония монолитный взорван, и он мелкими частицами рассеян по атмосфере. При ядерном взрыве степень выгорания урана или плутония очень низкая и большая часть делящегося материала остается в первоначальном виде. Так там специально конструкцию такую создали, чтобы взрыв «разметелил» всё до мельчайших частиц и разнес куда подальше. С тех ещё лет были созданы и у них, и у нас станции, оснащенные всеми видами наблюдений за радиоактивными осадками.

И вот оттуда пошли первые «звонки» – к нам летит радиоактивное облако! Одно дело, прилетел бы радиоактивный йод, или цезий, это и некрупная даже авария могла бы выдать. А когда прилетел плутоний и его зафиксировали, то это уже, извините, полный «копец»! Тут уж считай, где-то произошла разгерметизация активной зоны, раз само топливо вырвалось наружу… И европейцам-то сразу стал понятен масштаб аварии.

– Но это означает, что сотни и тысячи людей во время ликвидации последствий аварии в Чернобыле могли вдыхать и частицы топлива?

– Ну а как же. И у ликвидаторов, и у работников сельхозпредприятий такая вероятность была вполне реальной. Одним словом, у тех, кто в то время проводил какие-то работы поблизости. Взять хоть тракториста, к примеру, который пахал себе поле. Он ведь при этом вдыхал пыль, не зная, что та радиоактивная уже. Между прочим, при вскрытии людей, которых затронула авария, лёгкие находили… с дырками! Это и были следы тех самых «горячих частиц». Локальная радиационная нагрузка, как мы говорили, у этих частиц очень и очень высокая: если человек вдохнул, то всё это попадает на альвеолу легкого и просто прожигает его насквозь. Это не выдумки, а медицинский зафиксированный факт.

– Как же определить их присутствие в живом организме?

– Такие методы радиобиология разработала давно. Мы еще в ту пору, когда только создался наш медицинский центр, предложили организовать контроль чернобыльцев на наличие в их организме вышеупомянутых поражающих факторов. Как контролировать?… Да замерять выделения – с мочой, калом!. Этот метод дает очень надежные результаты по оценке накопленной радиоактивности альфа-излучающих изотопов во всем организме, потому что радиобиологи очень быстро изучили процессы миграции радиоактивных изотопов в живом организме. И если я знаю, что этот больной выделяет с каждым литром мочи столько то беккерелей урана или плутония, то радиобиолог тут же даст формулу подсчета суммарного содержания инкорпорированных в организме радионуклидов. Но оказалось, что это очень дорогие анализы, и не только в денежном пересчете… Мочу надо собрать, минерализовать, то есть разложить, а это не такая приятная «работа»… Мы, конечно, претендовали на какую-то долю финансирования из областного бюджета, то есть не говорили, пусть Чернобылец заплатит. Но надо было их лаборанткам осваивать непривычные для себя методы анализа, а на это больница пойти не захотела.

Самое-то еще, что неприятное… С плутонием напрямую, вот так – ручками, работает немалое количество людей на том же химкомбинате «Маяк». Они – главный производитель оружейного плутония, об этом даже в газетах пишут. Среди прочего там есть и его механическая обработка. Ну понятно, когда работает профессионал, то он и в комбинезоне, и в респираторе, и в перчатках. Но даже у них, в организме этих людей, находят немалое количество плутония. Почему? Да потому, что ты органы дыхания закрыл, а на поверхность кожи у тебя всё это попадает. Человек просто где-то расслабился и решил, зачем это ему всё, ничего страшного нет!

– Чтобы как-то дело повернуть реально, надо было убедить медиков. И я, буквально как клещ, к каждому чернобыльцу приставал: а ты расскажи, вот ты был летчик, что ты там делал, в каких условиях работал… Из наших вертолетчиков уральских про каждого знал, как он там летал, где ему свинцовые листы подстилали. На какое расстояние он подлетал к разрушенному блоку, и что туда «кидал». Ведь когда кидали мешки с песком вертолетчики фактически в чрево факела и попадали, и этот факел прямо к нему туда и бил!

Или про тех ребят, которые крышу очищали. Ну на 40 секунд отпускали их с лопатой, а не мало этих ребят уже через 10 секунд теряли там ориентировку. Человек уже не понимал, для чего он туда попал, вообще, какой-то ерундой начинал заниматься, приходилось за ним кого-то посылать – ну просто вытащить оттуда… Она, радиация, невидима: вроде запаха нет, цвета нет, а на психику давит. И человек пребывал в эйфории, забывал, что надо бежать назад. А некоторые начинали в этих условиях снимать с себя респиратор, понятно, он же в нем задыхался…