Машурина долго смотрит на Нежданова, качает головою, собирается уходить…

Нежданов вдруг выпрямляется и оглядывается.

Нежданов (с досадой). А! Вы! (Швыряет тетрадку в ящик стола.)

Машурина (твердо). Когда можно будет получить деньги? Если вы сегодня достанете, так я сегодня же вечером уеду.

Нежданов (нахмурив брови). Сегодня нельзя, приходите завтра.

Машурина. В котором часу?

Нежданов. В два часа.

Машурина. Хорошо. (Протягивает руку Нежданову.) Я, кажется, вам помешала; извините меня. Да притом … я вот уезжаю. Кто знает, увидимся ли мы? Я хотела проститься с вами.

Нежданов (пожимает ее красные холодные пальцы). Вы видели у меня этого господина? Мы с ним условились. Я еду к нему домашним учителем. Его имение в С…ой губернии, возле самого С.

Машурина (с радостной улыбкой). Возле С.! Так мы, может быть, еще увидимся. Может быть, меня туда пошлют. (Вздыхает.) Ах, Алексей Дмитрич…

Нежданов. Что?

Голос Василия Николаевича (медлительный, глухой). Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение.¹⁰

Машурина (принимает сосредоточенный вид). Ничего. Прощайте! Ничего. (Еще раз стискивает Нежданову руку и удаляется.)

Нежданов (оставшись один). А во всем Петербурге никто ко мне так не привязан, как эта… чудачка! Но нужно ж ей было мне помешать… Впрочем, все к лучшему!

Сцена на некоторое время погружается в темноту для изменения декорации.

Две стены-панели отодвинуты вглубь сцены, оставаясь расположенными в одну линию, параллельную краю сцены, и сохраняя между собой высокую узкую щель. На стены проецируется усадьба Сипягиных в С..ой губернии. На небольшом расстоянии от стен ближе к краю сцены стоят четыре колонны: две центральные выделяют среднюю половину ширины сцены, а две крайние выделяют левую и правую четверти ширины сцены. Крайние колонны стоят немного ближе к зрительному залу. Все четыре колонны превращаются в верхней части в пышные кроны лиственных деревьев.

Левая четверть сцены – комната Нежданова: письменный стол, два стула, кровать. Нежданов сидит за столом и что-то пишет.

Правая четверть сцены – комната Марианны: кровать, этажерка, стул. Марианна, молодая девушка, в широкой темной блузе, остриженная в кружок, стоит у этажерки и просматривает книги – выбирает какую-то из них для чтения.

Средняя часть сцены – гостиная усадьбы: там за овальным столом играют в карты Сипягин, Сипягина и Калломейцев. У центральных колонн, слева и справа от стола стоят низкие диванчики. У правого диванчика стоит фортепиано.

Марианна переходит в гостиную и садится на правый диванчик.

Нежданов переходит в гостиную и садится на левый диванчик.

Сипягин (обращаясь к Нежданову). У нас, Алексей Дмитрич, такая скверная привычка: по вечерам мы играем в карты, да еще в запрещенную игру – в стуколку … представьте! Я вас не приглашаю… но, впрочем, Марианна будет так добра, сыграет нам что-нибудь на фортепиано. Вы ведь, надеюсь, любите музыку, а?

Марианна садится за фортепиано и играет одну из "песен без слов" Мендельсона.

Нежданов переходит со своего левого диванчика на правый и слушает.

Игроки в карты разговаривают.

Калломейцев (вынув из кармана жилета большие золотые часы, украшенные эмалью, показывает их Сипягиным). Вы видели мои часы? Мне их подарил Михаил, знаете… сербский князь… Обренович. Вот его шифр – посмотрите. Мы с ним большие приятели. Вместе охотились. Прекрасный малый! И рука железная, как следует правителю. О, он шутить не любит! Не-хе-хет! Вот нам бы здесь, в нашей губернии, такого Михаила!

Сипягина. А что? Вы разве чем недовольны?

Калломейцев (наморщив нос). Да всё это земство! Это земство! К чему оно? Только ослабляет администрацию и возбуждает… лишние мысли… и несбыточные надежды. Я говорил об этом в Петербурге… Но куда там! Ветер не туда тянет. Даже супруг ваш… представьте! Впрочем, он известный либерал!

Сипягина (выпрямившись). Как? И вы, мсьё Калломейцев, вы делаете оппозицию правительству?

Калломейцев. Я? Оппозицию? Никогда! Ни за что! Но я говорю то, что думаю. Я иногда критикую, но покоряюсь всегда!

Сипягина. А я так напротив: не критикую – и не покоряюсь.

Калломейцев. О! Да это остроумно сказано!

Марианна заканчивает играть.

Калломейцев (громко). Charmant! Charmant! Марианна Викентьевна! Вы в нынешнем году опять намерены давать уроки в школе?

Марианна. И это вас интересует, Семен Петрович?

Калломейцев. Конечно; очень даже интересует.

Марианна. Вы бы этого не запретили?

Калломейцев. Нигилистам запретил бы даже думать о школах; а под руководством духовенства – и с надзором за духовенством – сам бы заводил!

Марианна. (краснея). Вот как! А я не знаю, что буду делать в нынешнем году. В прошлом всё так дурно шло. Да и какая школа летом!

Сипягина (с ироническим трепетанием в голосе). Ты не довольно подготовлена?

Марианна. Может быть.

Калломейцев. Как! Что я слышу!! О боги! Для того, чтобы учить крестьянских девочек азбуке, – нужна подготовка?

Сипягина. Марианна естественными науками, к искреннему моему сожалению, занимается; и женским вопросом интересуется тоже… Не правда ли, Марианна?

Марианна. Да, тетушка, я читаю всё, что об этом написано; я стараюсь понять, в чем состоит этот вопрос.

Сипягина (обращаясь к Калломейцеву). Что значит молодость! Вот мы с вами уже этим не занимаемся, а?

Калломейцев (сочувственно улыбнувшись Сипягиной). Марианна Викентьевна, исполнена еще тем идеализмом… тем романтизмом юности… который… со временем…

Сипягина (перебивая). Впрочем, я клевещу на себя, вопросы эти меня интересуют тоже. Я ведь не совсем еще состарилась.

Калломейцев (поспешно). И я всем этим интересуюсь, только я запретил бы об этом говорить!

Марианна. Запретили бы об этом говорить?

Калломейцев. Да! Я бы сказал публике: интересоваться не мешаю… но говорить… тссс! (Подносит палец к губам.) Во всяком случае печатно говорить запретил бы! Безусловно!

Сипягина (засмеявшись). Что ж, по-вашему, не комиссию ли назначить при министерстве для разрешения этого вопроса?

Калломейцев. А хоть бы и комиссию. Вы думаете, мы бы разрешили этот вопрос хуже, чем все эти голодные щелкоперы, которые дальше своего носа ничего не видят и воображают, что они… первые гении? Мы бы назначили Бориса Андреевича председателем.

Сипягина (еще пуще засмеявшись). Смотрите, берегитесь; Борис Андреич иногда таким бывает якобинцем… Да, Борис Андреич иногда меня самое удивляет. В нем есть жилка… жилка… трибуна.

Сипягин. Ваши страхи насчет эмансипации, любезный Семен Петрович, напоминают мне записку, которую наш почтеннейший и добрейший Алексей Иваныч Тверитинов подал в тысяча восемьсот шестидесятом году и которую он всюду читал по петербургским салонам. Особенно хороша была там одна фраза о том, как наш освобожденный мужик непременно пойдет, с факелом в руке, по лицу всего отечества. Надо было видеть, как наш милый Алексей Иванович, надувая щечки и тараща глазенки, произносил своим младенческим ротиком: "Ффакел! ффакел! пойдет с ффакелом!" Ну, вот совершилась эмансипация… Где же мужик с факелом?