С.: А вы передайте ей, что у неё прекрасное сердце и очень любящая дочь. Но вы ведь понимаете, что чем больше вы настаиваете на том, чтобы она не «покидала корабль», тем больше вы вынуждаете её держаться за него. Чем крепче она держится за этот корабль, тем болезненнее окажется для неё смерть. По сути, вы, как ни странно, хотите, чтобы она утонула вместе с кораблём, а не отпустила его и пустилась в свободное плавание по океану бытия. Если можно так выразиться, когда её корабль отдаёт швартовы и начинает уплывать, вы зовёте её вернуться, но она сигналит вам, что сейчас самое время «ловить свою удачу», продолжать свой безмятежный выход в открытое море.

Ваши чувства совершенно естественны – так поначалу проявляет себя привязанность, связанная с утратой. Я видел немало людей, которые умирали в окружении близких, которые убеждали их «не сдаваться». Зачастую бывает так, что я оказываюсь единственным из присутствующих, кто действительно готов принять смерть другого человека. По этой причине любовь между мной и этим человеком оказывается невероятно глубокой, ведь только я говорю ему, что нормально быть самим собой, в данный момент чувствовать то, что чувствуешь, а именно в этом нуждается человек, стоящий перед лицом великой тайны смерти. Ваша мать готова делиться с вами огромной любовью, вам лишь стоит позволить ей поступать по‑своему.

Д.: Я знаю, что держусь за неё. Впрочем, если честно, я никогда не воспринимала это так, будто я удерживаю её, но мне кажется, вы правы. Дело просто в том, что я слишком боюсь отпустить её.

С.: Я понимаю. Безумно сложно пережить потерю любого близкого человека. Не говоря уже о потере родителя или ребёнка. Но в каком‑то смысле такой договор мы заключаем с каждым, кого любим. Точно такой же договор существует между мной и моими тремя детьми. Я знаю, что в какой‑то момент либо я стану свидетелем их смерти, либо они станут свидетелями моей.

Некоторое время мы обсуждали тот факт, что родиться – значит подписать такой договор. Каждый из нас станет свидетелем того, как другой человек покинет своё тело. Мы говорили и о том, что благодаря этому у многих из нас появляется возможность вместе пережить серьёзнейший скачок в развитии. Это адская боль. Невероятная боль. Однако именно такая боль полностью обнажает сердце для жизни; позволяя жизни течь без чувства страха, в пространстве невероятной доброты, более глубокого переживания бытия, которое не противится непостоянству, но открывается ему навстречу – как возможности переживать каждый миг в его бесценной сущности.

Когда вы ощущаете, что теряете свою мать, вы также соприкасаетесь со своим внутренним хранилищем утрат. С местом, где пребывают все утраты, с которыми вы столкнулись за свою жизнь. Там скрыто ваше смятение, смятение пятилетней девочки, которая стояла во дворе своего дома, глядя на небо, и задавалась вопросом: «К чему это всё?» Всякое непонимание, всякая ушедшая любовь, все умершие домашние животные, все погибшие или переехавшие друзья, все возлюбленные, которые вас оставили, – в сердце хранится каждое переживание утраты. Это горе, которое вы чувствуете, связано не только с вашей матерью, сейчас вы чувствуете горе, порождённое самой жизнью. И в той мере, в какой вы пытаетесь защититься от этого горя, вы противитесь жизни – подобному тому, как, возможно, вы противитесь смерти своей матери.

Мы говорили о том, что горе скрывает в себе огромные возможности для глубокого исцеления. О том, что в процессе проживания горя внимание попадает в древнее хранилище страха и привязанности. В область, которая обычно остаётся глубоко бессознательной, но где возникают многие из наших самых противоречивых чувств – чувство недоверия и отдельности. Теперь представьте, что у вас есть доступ к этим глубинным чувствам, которые всегда мотивировали наши действия и при этом очень редко обнаруживали себя, представьте, что смиренное сострадание к себе может наполнить исцелением эту область, полную противоречий и боли. Когда мы прикасаемся к этим чувствам, пусть всего на краткий миг, с пониманием и прощением, с добротой, это способно исцелить нас и дать нам гораздо больше пространства для жизни, для любви.

– А также не забывайте, что вы не единственная, кто переживает утрату. Её чувствует и ваша мать. Вы теряете конкретного человека, а она теряет целый мир.

Д.: Вы хотите сказать, что мне нужно просто позволить своей матери умереть?

С.: Я хочу сказать, что вам нужно просто позволить ей жить. Позвольте ей иметь такое будущее, какое ей хочется. Ведь проживи она даже ещё один год, но в атмосфере напряжённости и насилия, что бы это на самом деле вам дало? Если ваше сердце закрыто от неё, в каком‑то смысле для вас она уже мертва. И вы отворачиваетесь от неё, хотя она ещё не покинула этот мир.

Д.: Как я могу позволить ей умереть, когда я её так сильно люблю?

С.: Как вы можете позволить ей умереть, если любите её? Обратите внимание, что вас отделяет от неё вовсе не смерть, поскольку на самом деле в момент смерти она настолько же жива, как в момент рождения. Вас разделяет не что иное, как страх – привязанность. Пусть ту огромную любовь, которую вы ощущаете, почувствует она, пусть эта любовь течёт к ней, чтобы она могла двигаться дальше в правильном направлении.

В ходе дальнейшей беседы казалось, будто Дорис изо всех сил старается проникнуться словами, которые я говорил.

Мне безумно больно, когда я думаю о том, что она умирает, но мне также больно думать, что, возможно, вы говорите правду, и в каком‑то смысле я могу отвергать её, ведь я сама боюсь отвержения, я удваиваю её проблемы, пытаясь помешать ей пуститься в свободное плавание, когда она больше всего нуждается в моём любящем руководстве. Я попытаюсь этого не делать.

Несколько недель спустя Дорис позвонила и сообщила, что её мать умерла и что

…когда я отпустила её, просто приняла её, произошло нечто удивительное. Мы просто любили друг друга. Я так рада, что она умерла дома. Что она не отправилась в больницу, как она и хотела. У неё великолепное чувство юмора. Как‑то раз незадолго до того, как она умерла, она поблагодарила меня за то, что я «больше не давлю» на неё. Она сказала: «Смерть – странная вещь. Мне не приходится чувствовать тошноту из‑за химиотерапии, а также запихивать голову в мусорную корзину. Мне постоянно было настолько плохо, что этого хватит на целую жизнь». В эти последние две недели мы очень много смеялись. Я не могла и представить себе, что можно пережить столько счастливых моментов, когда кто‑то умирает. А также столько любви. И знаете, за день до своей смерти моя мать всё так же посмеивалась. А когда я спросила её, почему она смеётся, она ответила: «Нет ничего настолько прекрасного, что не могло бы осуществиться». А когда я спросила её, что она имеет в виду, мать просто ответила мне, что чувствует себя счастливой и что «всё в порядке». Затем она предложила «вернуться к насущным проблемам, жить дальше». Я так рада, что была рядом с нею, когда она умирала. Она умерла после полудня, и прямо перед смертью она села на кровати, её лицо озарила широкая улыбка, и она сказала: «Твой отец пришёл за мной». Но мой отец умер пятнадцать лет назад, так что мы могли только смеяться и плакать вместе. Это было прекрасно.

Мы немного поговорили о том, готова ли она принимать своё чувство утраты и любви.

Сейчас Дорис время от времени звонит нам и рассказывает о том, как идут дела у неё и её детей, и что она чувствует себя гораздо ближе к детям.

Также я думаю, что больше не оберегаю их от жизни так, как раньше. И если это возможно, мне кажется, я люблю их даже больше, чем раньше.

Впервые Кэсси позвонила нам за два дня до Рождества 1979 года, чтобы рассказать о том, что ей трудно принять свою болезнь – рак.