– Вполне вероятно, меня уже не будет в этом мире, когда наступит Рождество 1980 года. Но это ещё не всё. Оказывается, у меня очень редкая форма рака, и вот что удивительно: мой муж Марк является мировым экспертом, исследующим именно её. Из всех форм рака, которые могли у меня развиться, а их больше сотни, вышло так, что я заболела именно этой болезнью. А мой муж – ведущий исследователь в этой области. Да, недавно он получил грант, дающий ему возможность продолжать свои исследования и открытия. Когда врач наконец поставил мне диагноз и рассказал мне об этом, у него было очень странное выражение лица, когда он произносил следующие слова: «Что ж, единственная ваша надежда – ваш муж. В нашей стране от этой формы рака, способной привести к летальному исходу, страдают всего около двадцати людей, и все они обращаются к исследованиям вашего мужа, когда ищут возможности излечиться». Вслед за его словами воцарилась гробовая тишина. «Но знаете, где‑то около года у нас с мужем большие проблемы в отношениях, которые возникли, когда я узнала, что этот мерзавец в течение многих лет изменял мне с разными женщинами во время своих поездок. Не думаете ли вы, что своей болезнью я просто хочу привлечь его внимание? Ничего не скажешь, отличный способ. В каком‑то смысле я чувствую, что наши отношения убивают меня. И, возможно, так оно и будет».

Какое‑то время мы обсуждали препятствия, которые не позволяют ей общаться с Марком на более глубоком уровне – таком, чтобы она могла поделиться с ним своим чувством оставленности и непонимания. Спустя некоторое время она призналась:

Я даже не знаю, хочу ли я проходить лечение. Когда я сказала ему о своём диагнозе, он стал бледным, как привидение. Думаю, даже если он предложит мне какое‑то лечение, я сначала перепробую все другие методы.

Совместно анализируя её гнев, мы говорили о таком качестве, как прощение. О том, что это состояние ума, если его развивать, позволяет принимать страх и гнев, проявляя больше мягкости и открытости к будущему. Это была одна из бесед, когда нет совершенно никакой уверенности в том, что другой человек способен услышать ваши слова. Но тем не менее слова сами слетают с губ, словно их источником служит интуитивное ощущение, что к ним могут прислушаться.

Примерно через двадцать минут Кэсси сказала, всё больше и больше смягчаясь:

– Знаете, мой муж пережил два сердечных приступа за последние восемнадцать месяцев, но он отказывается говорить о своей смерти. Он может умереть, и у меня не останется шансов на исцеление. У нас с ним так много конфликтов, что я не уверена, что мы в принципе сможем со всем этим разобраться, сколько бы каждому из нас ни суждено было прожить. Возможно, мы оба умираем, и сейчас неизвестно, кто из нас уйдёт первым. Не лучшее время.

Затем Кэсси сообщила, что её муж вскоре отправится в очередную «командировку», и что каждый раз, когда он уезжает, возникает ощущение, что они могут больше никогда не увидеть друг друга, однако они не признают этого ощущения, поскольку гнев и непонимание, накопившиеся более чем за двадцать лет брака, сформировали «огромную стену между нами». В ходе нашей беседы начала проявляться её скрытая любовь к мужу, связь с ним и единение, возникшее за эти долгие годы. Хотя неискренность, которая присутствовала всё это время, порождала огромную боль, всё же их связывали совместные переживания, они вместе воспитывали детей, вместе развивались, как она выразилась, вместе перешли «из поздней юности в раннюю зрелость».

Мы посоветовали ей попробовать выполнять медитацию на прощение, описанную в книге «Кто умирает?», и звонить нам, когда она сочтёт необходимым.

Спустя три недели она позвонила.

– Как вы и посоветовали, я записала медитацию на прощение на кассету и занималась ею каждый день; это мне помогло. Я стараюсь снова обрести открытость в этой области сердца. Я создала барьер на пути к своему сердцу, будто бы сжав его в кулак, но теперь я стала «непринуждённее» к этому относиться, позволяя этой области сердца открываться. Стоит признаться, что эта «мышца» порой меня подводит.

Но вот что замечательно: мне удалось относиться к Марку с большой чуткостью и любовью перед его поездкой в недавнюю командировку. И у него, казалось, получилось более открыто говорить о смерти. Наверное, пережив приступ сильного сердцебиения две недели назад, он раскрыл нечто новое в своей душе. Для нас обоих всё более очевидной становится неизбежность смерти. И, возможно, что сквозь эти обиды начинает проглядывать прощение. Может быть, теперь он даже готов будет обсуждать свою смерть, о которой мы за последние годы не сказали и десяти слов. Мы говорили о том, что, по его мнению, причиной его многочисленных измен за последние двенадцать лет был страх смерти. Когда он говорил об этом – так, словно всё это уже в прошлом, мне казалось, что мы начинаем решать эту проблему, хотя, стоит признаться, когда он говорил, я чувствовала в своём сердце этот кулак недоверия и страха. В этот раз из‑за изменений, которые во мне происходят, мы говорили о смерти очень образно, а не уходили в сложные рассуждения, и мне удалось проявить открытость и любовь, я позволила плакать себе, позволила плакать ему. Это было одно из самых прекрасных мгновений за последние годы. У меня болит сердце.

Стивен: Иногда, когда сердце открывается, защиты и боль, которые препятствовали жизни, выходят на передний план, и нам кажется, будто мы умираем, будто у нас разрывается сердце; однако мы, так сказать, лишь соприкасаемся с самой «разбитой» областью нашего сердца. Это целительная боль. Впрочем, если она вас пугает, хорошенько её изучите. Вы вступаете на совершенно новую территорию. Знакомьтесь с ней без спешки и напряжения. Сердечное исцеление может причинить страшную боль, но одновременно быть невероятно радостным.

Она позвонила через два дня и сказала:

– После нашей беседы ощущение теплоты перешло из моего сердца в левую часть головы, напряжение как будто ослабло. Боль в сердце не проходит, но ЭКГ показывает, что с моим сердцем всё в порядке, поэтому я приступаю к лечению, которое изначально планировала проходить. Обычно, когда мне становится страшно в определённых обстоятельствах, я напоминаю себе о том, что вполне могла бы поправиться без всякого лечения или в мгновение ока погибнуть, попав под грузовик, из‑за землетрясения, молнии или какой‑то другой болезни! Также я понимаю, что жизнь может быть кошмарной, а смерть – прекрасной, но мне редко удаётся не забывать об этом. Медитация на прощении позволяет мне обретать такую открытость, которую, мне казалось, нужно развивать годами. Однако мне кажется, что я уже отпускаю свою обиду. Я живу с ней, а не умираю от неё.

Судя по всему, у меня в голове есть сценарий, что это лечение приведёт к ремиссии. Тогда у меня появится энергия для изменения своей жизни. То есть, возможно, я разъедусь с Марком или, может быть, мы примем какое‑то другое решение. Но всё сейчас так быстро меняется. Нам с ним нельзя терять время, хотя «стене» между нами так много лет, что я не уверена, что один миг открытости способен исцелить нас от лежащей между нами бездны.

Я посоветовал ей «начать открываться гневу, чтобы суметь прикоснуться к своей любви», и мы говорили о том, каким образом гнев проявляется в уме, и как он ведёт к закрытости сердца; мы чувствуем себя в огромной изоляции, когда нас охватывает гнев, и это переживание может приводить нас в ужас. Мы говорили о том, что гнев порождает самоосуждение и заставляет нас чувствовать себя одинокими. Когда мы обсуждали гнев и то, как его исследовать, Кэсси плакала, и к её слезам примешивалась едкая обида. Но в глубине её тревоги горела искра, в ней горел свет сердца, обретающего открытость, свет переживания любви, которое она, кажется, часто испытывала в более молодом возрасте. Также она сказала, что на примере своих собственных слов ощущает, как гнев может вести к закрытости сердца, делать всякого человека «другим», отделять нас от жизни.