- Мы-то в чём провинились?

- Для немцев вы теперь всегда будете виновны во всём. Но продолжу. Понимая, что удержать Париж снова не удастся, боши принялись разбирать все железные дороги к западу и югу от города, чтобы затруднить союзникам подвоз войск. Тогда же в Париже навсегда закрылось метро, и тоннели после демонтажа путей были затоплены, самые новые вагоны угнаны на восток, остальные сожжены. Вскоре та же участь постигла и все остающиеся железные дороги в столице и вокруг неё. Потом пришли американцы, и на улицах города разыгрались бои с применением танков, артиллерии и самолётов. Боши притащили с востока дальнобойную артиллерию на железнодорожном ходу и очень долго превращали занятую американцами часть Парижа в руины, сами оставаясь вне их досягаемости. По иронии судьбы мы сами, своими руками в сороковом году отдали проклятым колбасникам те самые пушки, выпущенными из которых снарядами был уничтожен Париж!

- Но почему не удалось восстановить хотя бы часть?

- Кто будет этим заниматься, скажите мне, мсье Диггори, кто? И по каким чертежам, если все материалы, все альбомы, чертежи и проекты, по которым можно было осуществить реконструкцию города, вывезены в Германию? Боши не оставили нам ничего! Всё, что нам удалось после войны, это лишь кое-как отстроить юго-западные окраины, где ещё теплится какая-то жизнь, а центр и районы ближе к новой границе утрачены навсегда.

- К новой границе?

- Да. К октябрю сорок четвёртого американцам удалось лишь вытеснить немцев из совершенно разрушенного Парижа в восточные предместья, но здесь союзников настигла усталость от войны, и они запросили мира. Боши сохранили за собой всё то, что занимали на этот момент, и не посягнули на развалины того, откуда им пришлось уйти, предоставив нам право разгребать те черепки от горшков, которые мы же сами и расколотили. Восточные предместья Парижа теперь находятся в другой стране, мсье Диггори, это теперь независимое государство Валлония, германский протекторат, который фактически управляется из Берлина, но живёт гораздо лучше, чем мы. Забудьте о Реймсе, Лилле и Дижоне, эти города теперь валлонские, и язык, на котором говорят на их улицах, теперь больше похож на грубую немецкую брань, чем на речь французских королей. А Париж, точнее то, что осталось от столицы, по требованию бошей сохранён как нейтральная зона, где нет сейчас вообще никакой власти и никакого закона, город покинули люди и звери, и лишь пустота теперь царит там, где когда-то кипела жизнь.

- Простите, но меня интересуют не эти места, а юг, где находится школа «Шармбатон» , и именно о визите туда я хотел договориться…

- Точнее «находилась», мсье Диггори. Находилась до войны, теперь у нас нет с ними связи.

- Почему?

- Мы не успели вывести их из-под удара. Танки русского маршала Ватутина ворвались в Марсель слишком быстро, а ведь Шармбатон находился всего в нескольких лигах пути оттуда. Пока мы разбирались, в чём дело, русский Южный фронт дошёл до границы с Каталонией и отрезал нас от Средиземного моря. Как потом оказалось – отрезал навсегда.

- Значит, мне не удастся теперь туда добраться? – не верил своим ушам мистер Диггори.

- Увы, но это так. Юг теперь тоже не подчиняется нам. Тот кусок, который заняли русские, был передан ими после войны в совместный протекторат с итальянцами. Теперь Лион, Марсель и Тулуза создали своё государство, под названием «Республика Окситании и Прованса», фактически подчиняющееся Риму. Что же касается Шармбатона, то если макаронники не вывезли школу к себе, то, скорее всего, попросту закрыли, чтобы не создавать конкуренции своим учебным заведениям.

- Неужели всё настолько плачевно?

- Как ни прискорбно, мсье Диггори, но именно настолько, – галл совсем помрачнел лицом. – Всё, что нам осталось после войны, это разрушенные города с подчистую вывезенной промышленностью. Вы видели вагон, в котором мы сюда приехали. Нам негде их ремонтировать, все вагонные заводы и мастерские остались в Валлонии или были вывезены туда. Вы видели вокзал, лишь чудом не разрушенный полностью. Мы не можем ни восстановить то, что было, потому что у нас нет чертежей, ни построить новый, потому что у нас нет денег. Американцы, чьим протекторатом после войны стала Галлия, даже тогда, сразу после войны, отнюдь не горели желанием отстраивать с нуля разрушенную и ограбленную страну, а сейчас у них, если я правильно помню, тем более нет денег ни на что. И если уж они теперь небогаты, то мы и вовсе нищие. Орлеанская администрация расплатилась по репарациям с Германией только в середине шестидесятых, а возможности перевооружать свою армию чем-то современным мы лишены до сих пор, как и размещать свои войска ближе пятидесяти километров от «Реймской зоны».

- Какой-какой зоны?

- Ах, да, Вы, наверное, не знаете. Когда союзники запросили бошей о мире, те выдвинули очень жесткие условия. Вдоль всей новой границы должна была быть введена нейтральная зона шириной в двадцать километров, где нет никакой администрации, а ещё пятьдесят в нашу сторону – это зона демилитаризованная, где нам запрещено держать войска. И то, что осталось от Парижа, попадает как раз в первую зону. Наша власть заканчивается на площади перед вокзалом в Версале. Стыд и позор, но именно до этого мы теперь докатились…

- Разве до сих пор никто не выдвинул претензии на французское наследство?

- Сложно претендовать на то, чего вот уже пятьдесят лет как не существует, мсье Диггори, – хмыкнул галльский сопровождающий. – На пепелище, оставшемся от Франции, теперь четыре самостоятельных государства, каждое из которых имеет примерно равные права на преемственность с бывшей республикой. Но ни у кого нет желания снова во всё это влезать. Мы, орлеанцы, и так каждый год краснеем от стыда, когда начинаем вспоминать о походах Жанны д’Арк. Всякий раз, при любом упоминании об Орлеанской деве, из Берлина доносится жуткий хохот: «Что, неужели в Орлеане ещё остались девицы?» Проклятые боши вывезли на свою сторону всех более-менее симпатичных мадмуазель и мадам помоложе, обставив это как часть репараций с нашей стороны ещё за ту, Первую войну. Впрочем, даже те, кто остались, вполне вам подходят, не так ли?

- Вы о чём? – не сразу понял Амос Диггори.

- Я всё о том же. Всё, что Вы видите вокруг, это напоминание о том, какую цену нам, французам, однажды пришлось заплатить за доверие к англичанам. Наши города обращены в прах, наши женщины согревают постели оккупантов, наши земли стали добычей даже не одного завоевателя, а сразу четырёх! Вот что получила бедная Франция, доверившись лжи из-за Ла-Манша! И мы же теперь лишены права голоса, и такие, как Вы, в случае чего погонят нас, словно скот, на пулемёты бошей, а сами будете пытаться в очередной раз отсидеться за океаном.

Галльский чиновник говорил ещё, но Амос Диггори уже его не слушал. Для него всё стало ясно. Франции больше нет, и договориться с Шармбатоном об участии в Турнире не получится. Поэтому мистер Диггори поспешил поскорее отбыть домой – больше оставаться на руинах погибшего города ему было незачем.

Великобритания, Лондон, 28 марта 1994 года

- Увы, мистер Дамблдор, но Ваше задание провалено, – сообщил мистер Диггори директору Хогвартса, когда тот появился у него в кабинете.

- Почему? Неужели французы отказали Вам в гостеприимстве, мой дорогой Амос?

- Боюсь, что принимать гостей им теперь негде, сэр. От Парижа остались одни лишь руины, за пятьдесят лет их никто не восстанавливал. Более того, школа «Шармбатон» после войны оказалась на территории, подконтрольной итальянцам, а следовательно, входящей теперь в красный блок, по каковой причине недоступной для нас.

- Морготово отродье, они снова мешают всем моим планам! – прошипел Дамблдор, надеясь, что Диггори его не слышит. – Я сделал всё, чтобы они сдохли ещё тогда, но нет же, они не только выжили, но и опять обратили мой гнев против меня же! Кто их научил этому? Кто?

- Вы что-то сказали, сэр? – переспросил Диггори.