Без пушек и войска, без припасов и кораблей заселил он земли, устроил крепости,города, поселки. Российский флаг осенил далекие воды... Неблагодарность и алчность, слепоеничтожество рабов! Пусть свершается предопределенное. Дорога лежит прямо и должна бытьпройдена, до конца.....Так же, как всегда, он аккуратно сложил книги, вытер перо, наделтеплый кафтан. Солнце уже золотило починенный после шторма, ставень, от мокрых досокподнимался пар. Наступал день, хлопотливый и напряженный, обычный день крепости.
На колокольне перестали звонить. Как видно, Ананий начал службу. Молился он теперьчасто одинБаранов запретил промышленным ходить в церковь по будним дням, но упрямыйи взбешенный архимандрит продолжал каждое утро служить обедню. С правителем он почтине встречался. После того как. Ананий повторил попытку собрать всех крещеных индейцевпобережья уже в Якутате Баранов явился к нему домой, выставил за дверь прислужника-креола и, не повышая голоса, раздельно. и коротка заявил:
Kогда ослушаешься еще раз, огорожу заплотом и, кроме церкви и треб, выпуска непозволю...
Архимандрит растерялся и, съежившись, долго оторопело сидел после его ухода. Онпомнил письмо чиновника, когда-то посещавшего крепость, по поводу одного такого сборища.Даже в равнодушном изложении петербуржца послание угрожало серьезными последствиями.Не говоря уже об опасности нападения, «в крепости кормов не было и ежели б правитель неуспел рассылкою, людей своих отвратить съезд их, то несколько тысяч собравшись, отодного ты голоду всех перерезали...».
Правитель подошел к шкафу, медленно повернул ключ. Это тоже было каждодневнойпривычкой. Уходя, он всегда запирал свои книги, ключ. передавал Серафиме или Павлу. Отолько что происшедшем, казалось, не думал и лишь, покидая сени, возле комнаты крестника
не остановился и не прислушался к кашлю! В первый раз молча прошел мимо.
Во дворе он окончательно успокоился. Привычная толчея у засольных ям, куда сгружалиночной улов, ожидающие возле лабазов звероловы, алебарды будочников, цепь алеутскихбайдар, уходивших в море, ржавый дым над печью литейни...
Он принял рапорт начальника караула, засунул в карман корявую бумажку с числомночевавших в форту индейцев, назначил новый пароль. Мятый листок напомнил о заговоре,но правитель поспешил отогнать даже мысль о нем. Решение принято, и ничто не остановитрасплаты. Восемь бунтовщиков не составляют всего населения колоний. Головы не станет руки сами отсохнут. Он вдруг почувствовал прилив необычайной бодрости, будто двадцатьгодов свалились с плеч. Борьба удваивала силы, слабым он никогда не был.
Подошел Лука. Промышленный похудел, бороденка его совсем выгорела от ветра исолнца. Две недели провел он на островке в бухте Лысьей, ладил с боцманом зимовье длябобрового заповедника.
Александр Андреевич...зашептал он невнятно, как всегда, когда рассчитывалвыпросить что-нибудь у Баранова. Сейчас хотел добыть хоть кружку рому. Полмесяца вглаза не видел. Маловажный лов ноне... Господа промышленные обижаются...
У восточного палисада послышались возгласы, грохнул ружейный выстрел, с трескоми протяжным скрипом захлопнулись ворота. Оттуда уже бежали обходные, а вслед за ними,торопясь и перескакивая через бревна, приближался Павел.
Он был без шляпы, кафтан расстегнут, выползла из-под воротника белая шейная косынка.Прямо перед собой в вытянутой руке он держал какой-то струнный предмет, похожий наклок черного древесного мха. Длинные пряди развевались на ветру.
Когда Павел приблизился, Баранов и сбежавшиеся звероловы увидели, что он несскальп. Пучок ссохшейся кожи и жестких обгорелых волос. Все, что осталось от Гедеона,отпущенного наконец Ананием для обращения диких в веру христову. Скальп был доставленна Озерный пункт. Принесший его пожилой индеец сидел теперь у огня в крепостце испокойно ждал смерти.
Миссионер был убит во время свадьбы вождя самого многочисленного племени по тусторону Скалистых гор. Монах пытался помешать многоженству. Хитрый молодой индеецмного дней терпел его исступленные проповеди никто их все равно не понимал,выпытывал в минуты передышки сведения о крепости, войске, кораблях, допускал Гедеонасвободно бродить по селению. Но как только монах перешелк действиям, вождьсобственноручно, не покидая священного круга, пустил в миссионера стрелу.
Острый наконечник пробил ему шею, вышел за ухом. Огромный, с высоко вздетымкрестом, монах рухнул прямо в костер. Померкло пламя, брызнули искры. А потом главныйжрец снял с Гедеона скальп.
Баранов молча взял скальп, поднял голову. Сколько раз они с Ананием удерживалибезумного монаха! Индейские племена откровенно заявляли через охотников, что первогоприсланного миссионера убьют!
Это была жестокая война, и за годы беспрестанной борьбы он научился смотреть разумно.Но он видел, что все было против него, и утреннее сообщение Лещинского приобреталоновую цену.
Он глянул на столпившихся зверобоев, недавних сподвижников, может быть, жаждущихтеперь только сигнала. Впереди стоял Павел. Он еще не совсем отдышался от быстрого бегаи устало. вытирал лоб. Сын, надежда подступающей дряхлости...
Баранов вдруг круто повернулся, заложил руки за борт кафтана. Угрюмый и властный,стоял он перед промышленными.
Спалить и уничтожить дотла... Коли попадется вождь, от рубить голову, воткнуть напику. Пускай узнают силу... Поведешь отряд ты... Афонин.
Не глядя на толпу, словно избегая встретиться глазами с Павлом, он как-то сбокукивнул старику и ушел по направлении к лабазу. Забытый скальп волочился по камням.Правитель, не замечая, нес его в руке.
Дни становились короче, по утрам накоплялся иней. Во двор крепости ветер заносилжухлые листья, они медленно кружились и липли к мокрым, отсыревшим камням. СШарлоцких островов поступила весточка от Кускова. Передал шкипер бостонского, клипера,заходившего чиниться в Ново-Архангельск. «Вихрь» благополучно миновал острова, шелоттуда прямо в Калифорнию..
Баранов снова казался прежним властным и решительных сам следил за снаряжениемАфонина в поход против индейского племени, расправившегося с Гедеоном, усилил вездекараул, сменил гарнизон Озерного редута. Вечером под воскресенье вызвал Лещинского,окончательно условился о дне встречи заговорщиков. Теперь пора. Сердце должно молчать,
