Гул становился неотвратимым. Судно неслось в середину бурунов, сверкнул в темнотесреди белой пены голый утес. Удары кормой и днищем, а потом рев стал стихать, ботзакачался на короткой волне, черкнуло о подводные камни. Ветер внезапно прекратился,исчезли водяные горы, крупная зыбь сменила разбушевавшийся океан. «Ростислав» очутилсяв бухте.

Павел все еще продолжал сжимать румпель. Случившееся медленно проникало в сознание.И только когда Лещинский, оторвавший крышку люка, бросился к якорям, юноша очнулся.Негнущимися пальцами, зубами распутал он узлы веревки, которой был привязан, ползкомдобрался к помощнику. Вдвоем они отдали якорь.

Но канат оказался неукрепленным, только один раз был обернут вокруг брашпиля.Трос высучивался с необычайной скоростью. Стуча зубами, как в лихорадке, Павел сунулсвой кафтан под ворот, Лещинский бросил шинель. Не помогло. Судно продолжало нестиськ берегу... Лишь вторым якорем удалось закрепиться.

Когда наконец разогнули спины, Павел протянул руку Лещинскому.

Вы...сказал он взволнованно,я буду звать вас Федор Михайлович... А меня зовитеПавлом. Я весьма повинен...Он замолчал, вытер разорванным подолом рубашки лицо.

Лещинский ничего не ответил, торопливо и крепко двумя пальцами пожал его холодные,распухшие пальцы. Затем уверенно прикрикнул на матросов, уже возившихся с запаснымякорем.

Павел совсем промерз. Только теперь почувствовал, что весь дрожит. Подняв кафтан, онзаторопился в каюту переодеться, но вдруг остановился на мостике, вскрикнул. Лещинскийи матросы подняли головы.

Гляди! шепнул Павел, указывая на правый борт.

Далеко в темноте, то появляясь, то пропадая, мерцал небольшой огонек. Это былбортовой фонарь шхуны. Корсар, как видно, хорошо знал бухту и спокойно пережидалздесь бурю.

Осторожно, чтобы не скрипнуть досками узкого трапа, Лещинский поднялся полестнице, сдвинул крышку люка, осмотрелся. Бот раскачивался и скрипел, била в бортволна, кругом темно и пусто. Лишь по-прежнему в ночном мраке золотилась колеблющаясясветовая точка. Помощник шкипера выбрался на палубу, тихонько опустил крышку. Придвижении плащ у него распахнулся, на секунду блеснул оранжевый глазок фонаря.

Лещинский поспешно запахнул полы одежды, некоторое время стоял возле люка. Напалубе никого не было, хлопали обрывки снастей, где-то далеко, за невидимыми скалами,гудел океан, глухо ревели буруны. Мерно стучала внизу помпа.

Час назад, когда заметили огни корсара, Павел созвал оставшуюся команду и приказалзаняться исправлениями повреждений. На рассвете надо незаметно покинуть бухту. Двоематросов были поставлены на откачку воды из трюма, третий вместе с Павлом сшивалстарый запасной парус, Лещинский заделывал течь. Наружные работы оставили до утра.Мачта и руль уцелели это было самое главное.

Только боцман неподвижно лежал на узкой койке. У него был разбит позвоночник.Старик тупо и безнадежно стонал. Тонкий огарок озарял его вытянувшееся лицо, серыеобескровленные губы. Изредка он умолкал, медленно шевелил пальцами. Ему недолгооставалось жить.

Убедившись, что никто не приметил ухода, придерживаясь рукой за обломки перил,Лещинский приблизился к борту, обращенному в сторону мелькающего огонька, вынулиз-под плаща фонарь. Сквозь толстые, защищенные сеткой стекла сочился мягкий, неяркийсвет. Подняв фонарь над головой, Лещинский несколько раз взмахнул им, словно проводячерту, затем быстро опустил вниз, привязал к борту.

Дальний огонь продолжал мигать по-прежнему. Все так же плескалась волна, шумелветер, выстукивал внизу насос. Завернувшись в плащ, сливаясь с темнотой, Лещинскийждал. Он привык ждать. Пятнадцатилетним подростком ждал смерти аббата, своеговоспитателя, чтобы овладеть его экономкой, смиренно развратной рыжей Франческой. Недождавшись, проник в спальню, убил появившегося на пороге аббата. Ждал у публичныхдомов Вены, где продавала себя Франческа, потом сам научился торговать ею. Троих, побогаче,прирезал. Авантюрист, не знавший ни родины, ни нации, в конце концов перебрался вРоссию, попал на каторгу. Ждал на Соликамских рудниках побега каторжан политических.Выдал их. Получил свободу, принял православие. Тридцатилетний, умный, бывалый, водилкорабли в Японию, на Алеутские острова.

Тихий и скромный с сильнейшими, наглый и жестокий со слабыми, он был угоденсвоим хозяевам. Грабеж превосходил торговлю, бобровые шапки и воротники пахли кровью,но для разбойников туземцы не были людьми. Шкипер судна, на котором служил Лещинский,ставил спина к спине нескольких алеутов, стрелял в них из штуцера. Хотел испытать, «вкотором человеке остановится пуля». Пуля застревала в четвертом. Вырывал глаза юношам,заглядывавшимся на его любовницу. За обедом распорол живот алеутке, съевшейприготовленный ему кусок китового мяса.

Лещинский смотрел, улыбался и ждал. Мерещился свой корабль, остров, могущество ивласть.

Баранов прикончил хищников. Лещинский перешел к Баранову. Доверие правителямогло дать все. Могло, если бы не вернулся Павел. Неужели 0Кейль опять прозевает?..

Лещинский недолго стоял у борта. Свет на шхуне неожиданно исчез, вместо негопоявились сразу два огонька, быстро погасли. Помощник облегченно вздохнул, снова поднялфонарь, поводил им в воздухе, затем спокойно швырнул в море.

Всю ночь стучала помпа, сшивали парус. Несмотря на разбитый борт, воды в трюмеоказалось не много, пробоина была у самой палубы. Груз тоже не пострадал. Связки бобровыхшкур Лещинский отлично разместил при отплытии. Уцелели припасы.

Павел часто выходил на палубу, всматривался в непроглядную темень. Никаких признаковблизкого рассвета! Тяжелые облака укрывали небо, спускались до самой воды. Погас и огоньна шхуне. Казалось, ночь будет тянуться всегда. Боцман уже не стонал, лежал с широкооткрытыми мутными глазами. Мигала свечка.

Когда наконец за кормой посветлело, Павел помог вытащить наверх холстину, досталподзорную трубу. Пока матросы возились у реи, юноша тревожно пытался разглядеть бухту.Но темнота еще не рассеялась, смутно проступали очертания корабля. Зато стало тише,шторм прекратился, не гудел ветер.