— Тебя Роджерс не кормил, что ли? Посадил на самообеспечение? — удивился он, подхватил со столика новую пачку сигарет и бумажник. — Давай, Детка, поехали, пока есть ещё хоть какие-то на это силы.

— Вообще-то я готовлю лучше Стива, — улыбнулся Барнс. — Я два месяца пытался понять, что такого романтичного ты нашел в канадской глуши, могу даже пару фоток показать, что я там действительно был. Я только вчера вернулся. Я был уверен, что мне все это привиделось, когда мне Стив сказал, что с тобой жена сидела. Думал, получится забыть, выкинуть из головы, но не получилось, и я вернулся. Я почти не спал все это время и думал, что с ума сойду, — он поднялся с дивана, подошел к Броку и взял его пальцами за подбородок. — Жена. Кто эту хуйню придумал, чтобы я ему яйца вырвал и в глотку затолкал?

Брок хохотнул и потянулся за поцелуем.

— Моя малышка Тереза уже тринадцать лет живет с Мэй, а жена, — выдохнул он в губы Барнса, — это общая затея, чтобы в больницу пускали. Так сказать, коллективное творчество. И не обижай деток, это непедагогично.

Ехать никуда не хотелось, ни за какой жратвой, вообще из дома выходить. Барнс был рядом, наконец-то полностью рядом, не зыбкой тенью, воспоминанием, а во плоти. Можно было касаться, гладить, чувствовать всем собой, снова любить в открытую.

— К дьяволу, — рыкнул Брок, дёрнул Барнса за бёдра на себя.

Магазины, еда, мир за стенами этого дома подождут, всё подождёт.

— У тебя смазка хоть есть? — спросил Барнс, стаскивая с Брока одежду.

Он уже понял, что никуда они сейчас не поедут. А пожрать они потом закажут что-нибудь, Барнс соскучился по пицце.

— В спальне… Давай, Детка, коридор, лестница, а там большая постель… — тяжело дыша, путаясь в одежде, взмолился Брок. — Хочу тебя долго, много, всего!

Он сам потащил любовника наверх, хотя эти передвижения в мозгу никак не отложились. Вот он гладит ладонью поясницу Барнса, прижав его к стене гостиной, вот сносит плечом вешалку, оступается на лестнице — и они падают вниз на чистые простыни, оглушённые, потерянные для всех, кроме друг друга.

Мир Барнса словно заволокло розовым туманом, в котором не было ничего, кроме Брока, кроме жаркого тела, которого хотелось касаться руками, губами, и он касался. Гладил, целовал, прикусывал, сходил с ума, падая в пропасть наслаждения. Они падали в нее вместе.

Это потом Барнс вспомнит, что они с Броком раскидали всю одежду, размечая свой путь от гостиной к спальне, потом будет лежать, голодный, думая, что сначала надо было заказывать, а потом трахаться, все будет потом, когда-нибудь, но не сейчас. Сейчас был только Брок, только он имел значение, наполнял жизнь смыслом.

Это было форменное безумие, но безумие на двоих. Барнс оторвался от Брока, затянул его с края кровати ближе к центру и разложил звездочкой, устраиваясь между ног. Улыбнулся шало пьяный от счастья, и склонился, вбирая в рот головку. Волосы тяжелыми прядями упали, задевая пах, щекотали кончиками бедра, Барнс даже попытался забрать их за уши пару раз, но потом плюнул, просто наслаждаясь возможностью доставить удовольствие своему мужику.

Что творилось в голове Брока, и словами было не передать. Он стонал, гнулся в руках Барнса и смотрел, смотрел, не отводя взгляда от любимого лица, сходя с ума от мешанины чувств в серых глазах, от того, как выглядят по-блядски розовые пухлые губы на его члене.

Удовольствие щекотными колкими иголочками прокатывалось по телу, концентрируясь в солнечном сплетении, сворачиваясь плотным клубком, сползало вниз живота, утягивая за собой все мысли, тревоги и желания, оставляя только жаркое чувство принадлежности одному-единственному человеку, предназначенному ему самой вселенной, магией, сумевшей дотянуться даже здесь, в их насквозь технологичном мире.

Брок плавился, сгорал заживо, чувствуя всем собой то, что называли громким непонятным раньше словом — счастье.

— Хочешь меня, сладкий? — мурлыкнул Барнс, оторвавшись от своего занятия, все сильнее увлекаемый в пучину чего-то, что нельзя было описать одним словом.

Он словно перерождался, вставало на место все, что казалось нереальным, эфемерным, несбыточным. Сейчас все это обретало яркость, контрастность, появлялось перед ним во плоти. И все это был Брок. И он принадлежал Барнсу так же, как Барнс ему. Полное единение друг с другом, когда не нужен больше никто вокруг, когда все остальные — лишние, мешающие.

Барнс прогнулся в спине, заведя бионику назад, и принялся растягивать себя, продолжая с удовольствием отсасывать.

Брок приподнялся, с немым обожанием глянул на Барнса, дернул его на себя так, чтобы его задница как раз оказалась в ладонях, сжал, помял половинки, чувствуя, как ведёт от ощущения знакомой упругости.

— Тише, Детка, не торопись, — зашептал он, убрав бионическую руку в сторону, погладил между половинками. — Не торопись, времени у нас теперь сколько пожелаешь. Никуда ты теперь не денешься.

Повалив Барнса на постель, Брок навалился сверху, прижал всем собой к простыням. Руки делали всё сами собой, отъехавший ещё в самом начале мозг, казалось, был уже давно не властен над телом, отдав бразды правления эмоциям, чувствам, тактильным ощущением.

Брок пил Барнса, его дыхание, биение пульса под кожей, только ему одному присущий запах, втягивал носом, наполнялся им до краёв, снова оживая. Целовал, вылизывал длинную шею, ключицы, обводил языком ареолы сосков. Подхватив его одной рукой под колени, сложил чуть ли не пополам и второй отвёл ягодицу в сторону, широко жадно лизнул от дырки до тяжёлых поджавшихся яиц.

По телу побежали мурашки, Барнс позволял целовать себя, гладить, вылизывать. Подавался жадно к губам, рукам, как можно дольше стараясь сохранить контакт. А когда Брок принялся лизать его задницу, выгнулся весь, застонал тихо, счастливо выдохнул.

Теперь можно было все и много, столько, сколько захочешь, и там, где нет чужих глаз и ушей, где нет никого, кроме них двоих. Барнс получил свою реальность с тем мужиком, которого хотел, и теперь он, кажется, понимал, почему не умер там, в Альпах, почему столько времени оставался живым. Потому что они ждали друг друга. Само мироздание привело их друг к другу.

Растягивал Брок долго и со вкусом, наслаждался стонами, дрожью любимого тела под ладонями, хотя сам уже держался с трудом, готовый вот-вот сорваться, разложить Барнса под собой, войти рывком, на полную, вбиться до самых яиц.

— Детка, — выдохнул он, упал на постель рядом, снова затянул почти ничего не соображающего Барнса на себя, погладил по спине. — Сладкий, желанный… мой.

Брок подхватил его под задницу, развёл половинки, проникая кончиками пальцев в растянутую и хорошо смазанную дырку и медленно, аккуратно насадил на свой член.

— Твой… — эхом отозвался Барнс, плавно опускаясь на член до конца, прогнулся в спине, на пробу двинул бедрами, ощущая ладони Брока на своей заднице, замер на несколько секунд, чувствуя в себе член, сжался вокруг, принялся издевательски медленно двигаться, ехидно улыбаясь. — Как ты хочешь?

— Вылюбить тебя хочу, — хрипло ответил Брок, толкаясь бёрдами вверх. — Клеймить собой, чтобы даже мысли у тебя не было сбежать от меня. Хочу тебя навсегда, на постоянной основе в жизни. Хочу завтраков, драк за пульт от телевизора! Хочу тебя себе, Детка!

— Значит, пульт будет моим, — рассмеялся Барнс, двинулся резко и ахнул от наслаждения.

Говорить сразу расхотелось. Он успеет Броку все сказать, у них полно времени вместе, а если верить своей избранности, то этого времени гораздо больше, чем Барнс рассчитывал. Чтобы и у Брока не возникало желания поговорить, Барнс уперся ладонями в грудь Брока и взял просто сумасшедший темп.

И почувствовал то странное ощущение творящейся магии, которой наполнялась их близость там, в волшебном мире. Чувствовал, как она соединяет их здесь, спаивает навсегда так, что если разрывать, то только с кровью, по живому, и то не поможет.

Барнс смотрел Броку в глаза, видел, как струна удовольствия натягивается и готова лопнуть прямо сейчас. Он и сам был на грани, на тонкой грани, за которой пропасть наслаждения.