– Сделали бы отопление, – сказал я.

– Почти сделали. Нам выделили деньги, Ариадна Порфирьевна закупила все, что нужно – и топки всякие, и трубы, и батареи…

– А эта Ар… Андро… Андриана… это кто?

– Ариадна! Директор.

– Трудное имя, – вздохнул Алешка. – Как ты его запомнила!

– Семь лет запоминала! – засмеялась Танька и уронила полено мне на ногу. – Дольше, чем таблицу умножения.

– И чего? – спросил Алешка. И уронил другое полено. На мою другую ногу. – Чего с вашей котельной?

– А ничего! – Танька хмыкнула, а я успел отскочить. – Все это оборудование в одну ночь украли.

– Кто? – Алешка от злости уронил полено себе на ноги, но даже не пикнул.

– Откуда нам знать? Угостили сторожа сигаретой, он и уснул до утра. Участковый его сколько спрашивал: «Юра, припомни, кто тебе закурить дал?», а он одно и то же бубнит: «Темень была, не разглядел».

– Это какой Юра? – спросил я.

– Пеньковский. Тракторист. У него зимой работы мало, он нашу школу сторожит.

Мы с Алешкой молча переглянулись. То-то мне показалось, что дядя Юра какой-то грустный. И задумчивый. Правда, задумчивым он был всегда. Даже в дороге. Локоть на руль положит, голову ладонью подопрет – и думает. Однажды на птицеферму что-то вез и в задумчивости поворот проскочил. Так до самого райцентра ехал… в задумчивости. Но грустным мы его ни разу не видели.

– Перерыв, цыплята! – крикнула Танька. – Идите в буфет чай пить.

Пока весь этот птичий двор надувался чаем, мы с Танькой прошли в школьный музей. Там на самом видном месте висела увеличенная фотография пионера-героя Леньки Чижика, курносого такого пацана Лешкиного возраста. Может, чуть постарше. И все остальное было очень интересное. Во всю стену – карта партизанских действий; в стеклянных витринах – две пробитые пулями каски, обрывки ржавых пулеметных лент, позеленевшие патронные гильзы, автомат без приклада и без затвора. А в одном уголке – вроде партизанская землянка. Железная печурка, нары, застеленные хвойными лапами, столик на березовых чурбачках. На нем – коптилка из снарядной гильзы, помятый котелок, наверное, с кашей. На бревенчатых стенах развешано оружие. Конечно не настоящее, но очень похожее.

Все было очень здорово сделано. И казалось, что в этой землянке только что были люди. Пили чай, ели кашу, читали вслух газеты. А потом отправились на задание.

Алешке особенно оружие понравилось.

– Это Санька Скворец сделал, – похвалилась Танька. – Мой двоюродный брат. Он в любом оружии здорово разбирается.

– А можно потрогать? – спросил Алешка. Он у нас тоже в любом оружии разбирается. Однажды даже гранату сделал и до смерти ею двух бандитов напугал.

Алешка снял со стены автомат и нахлобучил каску. И стал вдруг чем-то похож на Леньку Чижика.

– Тебе идет, – сказала Танька. – На тонконогий гриб смахиваешь.

Еще в одном углу мы увидели в рамочке под стеклом пожелтевшую газету военной поры. «За нашу Родину!» – так она называлась. И небольшая заметка в ней – «Рассказ пионера» – была аккуратно обведена красным фломастером.

– Еще один герой? – спросил Алешка.

– Ага, живая легенда. Дед Михеич. В Журавлях живет. Как миленький.

– А он чего натворил? Этот миленький?

– Он во время войны танк в болоте нашел.

– Какой танк? – Алешка во всю ширь распахнул глаза.

– Какой, какой… Настоящий. Вон почитай.

В заметке говорилось о том, что после освобождения области от немецких захватчиков местный школьник Семен Федосеев обнаружил в лесу советский танк. Экипаж этого танка прикрывал в одном из боев наши отступающие части, был окружен вражескими танками, но сумел прорваться и скрыться в лесу, однако попал в болото и потерял ход. Танкисты испортили орудие, сняли пулемет и ушли глубоко в лес. Вскоре они встретились с партизанами и продолжили борьбу с захватчиками в рядах партизанского отряда. Позже они перешли линию фронта и получили новую боевую машину. Лучше прежней.

А старый танк, застрявший в болоте, отыскал школьник из деревни Журавли Сенька Федосеев. Пошел он как-то в дальний лес по грибы и увидел заросший черникой холмик. Присел отдохнуть и набрать ягод и почувствовал, что сидит на чем-то твердом и холодном. Это оказалась крышка башенного люка. Мальчик побежал в село, где в это время стояла воинская часть, и рассказал о своей находке офицерам.

– Ты внутрь не лазил? – строго спросил мальчика командир саперов.

– Что я, дурак?

– Молодец! Танк может быть заминирован. – И майор послал своих бойцов осмотреть находку и проверить, не остались ли в танке какие-нибудь документы.

Бойцы проверили и доложили: «Проверено. Мин нет. Документов тоже. Даже гильз не обнаружено».

Так оно и было. Документы забрал экипаж, а гильзы собрал Сенька, который, конечно же, «в танк не лазил».

О находке доложили в штаб армии, попытались вытащить танк из болота, но он так прочно увяз в трясине, что это не удалось. А война ушла дальше на запад.

– Значит, танк не вытащили? – спросил Алешка.

Танька пожала плечами.

– И где же он теперь? Там же, в болоте?

Танька развела руками.

– Эх вы! – огорчился Алешка. – Такая у вас боевая школа, а вы забросили такой героический танк! Я бы его вытащил.

– Вот и вытащи! – обиделась Танька.

– А я знаю, где он?

– И мы не знаем.

– А кто знает? – вспыхнул Алешка. – Сенька-Федосейка?

Танька сначала удивленно моргнула, а потом обрадовано кивнула:

– А ты не дурак, Леха!

– Это давно известно, – отмахнулся Алешка.

– Пошли! – Танька решительно дернула его за рукав. – Пошли быстро. Разгрузим машину и зайдем к деду.

– К твоему, что ли? На фиг надо.

– К деду Семену. Федосееву. В Журавли.

– Давно пора, – с укором вздохнул Алешка.

– Только ты особо не радуйся – он небось ничего не помнит.

– Ничего! Вспомнит! Как миленький.

Журавли от нашей резиденции довольно недалеко расположились.

Сначала мы ехали цепочкой, а потом рядом – так удобнее было разговаривать.

– Вон там Журавли, – показала Танька. – По-за той горушкой.

– А на пузатой горушке это что торчит? – спросил Алешка.

– Вроде как музей. Там в давние годы была графская усадьба. И в ней поэт жил, не помню, как звался. От музея там одна комната осталась. Там Ариаднин брат живет, караулит.

– А чего там караулить?

– Вообще-то особо нечего. Два кресла, столик на ножках, какие-то портреты и веер сломанный. Да, и стихи поэта. Как же его?… Или Брянский, или Тамбовский.

– Поэты так не называются, – со знанием дела возразил Алешка. – Тамбовский! Окорок, что ли? А Брянский? Волк? Скажи еще «Тульский» – пряник.

– А ты вообще-то вредный.

– А то! Мы, Оболенские, такие. Нам грязный палец в рот не клади.

– Откусите? – усмехнулась Танька.

– Выплюнем!

Пузатая горушка с графской развалиной осталась в стороне, и открылся широкий полевой простор. А за простором – ладная деревушка Журавли.

Алешка огляделся, пожал плечами:

– Ну и где тут у вас журавли курлычут? Что-то не слышно.

Танька ехидно засмеялась:

– Это другие журавли. Они не курлычут – они скрипят. Сейчас услышишь

Из ближнего дома вышла бабулька с ведрами и направилась тропкой к колодцу. За ней лениво шла лохматая коза, потряхивая бородкой и нежно помекивая. Бабулька поставила ведра на приступочку возле сруба, поймала висящую над головой деревянную бадейку, схваченную блестящими обручами. Бадейка висела на длинной жердине, прикрепленной вверху еще к одной жерди. А та опиралась на высоченный столб. На другом конце этой жерди был примотан проволокой обрезок рельса. Для баланса. В общем, качели какие-то.

Бабуля, легонько перебирая жердь, опустила бадейку в глубину колодца и, так же легко вытащив ее, поставила на край сруба. Перелила воду в одно ведро, повторила операцию. Жердины при этом скрипели и покрякивали.

– Понял? – спросила Танька Алешку. – Это и есть журавль. Скрипучий.