В одной из интернет-статей по этому поводу было написано следующее: «В результате интриг англичан и проанглийски настроенных вельмож шах отдал под начало российских военных не свою лучшую кавалерию, состоящую из его личных телохранителей, а отряд из 400 кавалеристов-мухаджиров. Мухаджиры – это выходцы с Кавказа, осевшие в Персии в результате российского завоевания, и не испытывавшие никакой симпатии к русским. Фактически, это была банда головорезов, наводивших ужас на мирных жителей, а, поскольку о жаловании вояки давно не слышали, то промышляли мародерством и грабежами. По-видимому, расчет англичан был на то, что русские опозорятся с таким войском, в котором о дисциплине и воинском подчинении даже не слышали». В указанной статье содержится лишь доля истины. По мнению А. И. Домонтовича, замена гулямов на мухаджиров была сделана «с целью поставить новое дело в такие условия, при которых невозможно достижение успеха»[201]. Во-первых, мухаджиры не слишком хорошо относились к русским, поскольку те завоевали их земли. Во-вторых, «правоверные» ставились под командование «неверных», да еще и своих сравнительно недавних противников. В-третьих, привилегированное положение мухаджиров и их приверженность к своим вождям делали задачу создания регулярной кавалерийской части проблематичной. Однако оценка их как банды обездоленных головорезов страдает крайней односторонностью. После переселения с Кавказа мухаджиры составили особую замкнутую элитную группу в Каджарской монархии, причем каждый из них получал наследственную пенсию от иранского правительства. К рассматриваемому времени сменилось уже целое поколение мухаджиров, пенсии уменьшились за счет их дробления между детьми, а осознание своего привилегированного положения делало слабой власть над ними центральных органов. Тем не менее относительно организованную силу, располагавшую финансовыми средствами, они по-прежнему составляли. «Племя это пользуется в Персии, сравнительно с другими народностями, значительными привилегиями; – сообщал в одном из своих рапортов А. И. Домонтович, – они, почти не неся до сих пор никаких воинских обязанностей, все получили довольно большое жалованье, которое для более почётных лиц составляло весьма крупную цифру. У этих лиц большие претензии, хотя они не отличаются от рядовых всадников»[202].
В. А. Косоговский указывал, что немалую роль в смене «материала» для «казаков» сыграли и мотивы экономии казенных денег, поскольку «мухаджиры, поступая в “казачью” бригаду, принесли туда своё наследственное содержание целиком»[203]. Тем не менее ни документы, ни историки, исследовавшие вопрос, не дают четкого ответа, кто именно стоял за указанными событиями. Вопрос, по каким причинам Насреддин-шах изменил свое решение и вместо относительно боеспособного подразделения выделил подполковнику наиболее недисциплинированных представителей персидских вооруженных сил, пользовавшихся в стране большими привилегиями и избалованными этим, остается открытым. А. И. Домонтович писал в 1880 г.: «Очень может быть, что даже назначение с самого начала, в моё распоряжение мухаджиров, вместо предлагаемых гулямов, было сделано с целью поставить новое дело в условия, не возможные для достижения успеха»[204]. В. А. Косоговский обвинял в помехах организации ПКБ военного министра, а также начальника гулямов и родственника шаха Ала од-Доуле, который пользуясь родственными связями и своим положением (он подчинялся непосредственно Насреддин-шаху) «убедил шаха не трогать его полка»[205]. Сообщая о кознях командира гулямов, многие из русских наблюдателей и исследователей откровенно намекали на английскую интригу. Однако достоверных доказательств этому нет[206]. Скорее, проблема имела внутриперсидский характер. Ала од-Доуле не хотел терять свое привилегированное положение и обратился к военному министру и шаху, не забыв преподнести внушительный пишкеш (подарок, в данном случае – взятка – О. Г.)[207]. К тому же он был родственником Насреддин-шаха. Шах сочетал в себе множество положительных и отрицательных качеств. Его периодические реформаторские «всплески», восхищение Петром I и европейской жизнью разбивались о непостоянство, нерешительность, жадность (в том числе и до денег) и себялюбие. К тому же Насреддин-шах был ленив и легко подпадал под чужое влияние, особенно если оно было связано с личными выгодами (достаточно вспомнить несостоявшуюся концессию 1872 г. барона Пола Джулиуса (Пауля Юлиуса) Рёйтера (Ройтера), по которой практически вся экономика страны передавалась в аренду английскому предпринимателю[208])[209]. Нельзя согласиться с российским исследователем Александром Ивановичем Андреевым в том, что шах «более тяготел к русским, нежели к англичанам»[210]. Многое зависело от конкретной ситуации. Вто же время нельзя не согласиться с тем же автором, что правитель Персии в своих внешнеполитических симпатиях был небескорыстен. Например, наблюдавший Насреддин-шаха в течение нескольких лет В. А. Косоговский отмечал его «болезненную жадность» и стремление извлечь личную выгоду из любого предприятия в своей стране[211]. Все эти личные особенности, присущие шаху, со временем неоднократно сказывались на положении российских инструкторов в Каджарской монархии.
В персидской армии существовала система, при которой командиры частей обогащались за счет своих подчиненных. Делалось это различными путями. В «Записке о состоянии вооружённых сил Персии…» и в «Военно-статистическом сборнике» находим следующую схему финансирования на высшем уровне: «Генерал-интендант армии ведёт ведомость всем денежным окладам, предоставляет её ежегодно сам на утверждение шаха, который указывает из каких источников они должны быть уплачены, и тогда выдаются начальникам отдельных частей квитанции для предъявления их государственному казначею»[212]. Каждая из указанных квитанций должна была быть снабжена печатями 14 высших сановников[213]. В. А. Франкини сообщал, что государственные доходы в Персии были сосредоточены в руках министра внутренних дел, поэтому военное казначейство снабжалось по смете, составляемой ежегодно весною «из сумм главного казначейства посредством ежемесячного аванса в 64 000 туманов[214] и несрочных добавочных ассигнований». Министру внутренних дел сообщалась общая сумма, а та распределялась военным министром[215]. «Всякий расход, – писал В. А. Франкини, – необходимый для снабжения материалами технических заведений, либо для удовлетворения жалованием частей войск и служащих, должен предварительно быть одобрен военным министром. По получении разрешения, ему предоставляется проект ассигновки (чека – О.Г.), на котором он накладывает свою печать. Одобренные ассигновки, касающиеся материальной части, прямо предоставляются в казначейство для уплаты, те же, которые касаются личного состава, проверяются предварительно в канцелярии Везири-лешкера (контролер Военного министерства – О. Г.). Уплаченные ассигновки возвращаются к Везири-лешкеру, записываются и окончательно передаются в Министерство внутренних дел, где общая цифра их, без всякой другой формальности, вписывается в расход по смете Военного ведомства»[216]. «Своевременная уплата по ним (ассигновкам или векселям – О. Г.) производится только в том случае, если в казне есть деньги и притом если казначею поднесен значительный пишкеш, в противном случае деньги удерживаются им для получения с них процентов в свою пользу. Подобного рода злоупотребления повторяются последовательно всеми военными чинами, так что определённое сарбазам[217] жалование, обыкновенно, остаётся почти всё в карманах высших административных чинов и полковых командиров»[218]. Причем финансовую отчетность реально проверить было сложно, поскольку военные чиновники и офицеры вели ее небрежно или даже халатно[219]. Причину такого положения практически все наблюдатели, близко сталкивавшиеся с административными структурами Каджарской монархии, видели в коррупции, разъедавшей государственный и военный аппараты. «Увольняя большую часть сарбазов во временные отпуски, – писал автор статьи в «Военном сборнике», – полковые командиры получают, между тем, от правительства всегда полное содержание по списочному составу частей. Если в государственном казначействе не имеется денег, что бывает весьма часто, то начальникам отдельных частей выдаются бараты, т. е. свидетельства на получение жалования или провианта военным из доходов известных областей или округов. Уплата по этим баратам… производится губернаторами крайне недобросовестно»[220]. «Сейчас казна выдаёт жалование на 52 000 пехотинцев, – подводил итог В. А. Франкини, – а на основе частных достоверных сведений, наличная численность пехоты не превышает половины этой цифры. Другая половина находится на родине, где она занимается земледельческими работами, или же в городах, на заработках; суммы же, правительством выдаваемые на отсутствующих, разделяются между начальниками от высшего до низшего»[221]. Что касается Ала од-Доуле, командовавшего гулямами, то он, как родственник шаха, имел значительные привилегии в распоряжении своей частью. А. И. Домонтович отмечал, что он жил «чрезвычайно широко и расточительно, подспорьем чему служили деньги от большого некомплекта содержимых им гулямов, в особенности их лошадей»[222]. Естественно, лишаться легко приобретаемого и пополняемого дохода Ала од-Доуле не хотел.
