Литмир - Электронная Библиотека

– Были и у мамы круглые коленки, – удовлетворенно отметил сержант, поднимая за ухо голову мятежника.

Глава 3

Треугольник в квадрате

(за четыре года до Воцарения)

Согласование судьбы со свободой человека уму недоступно.

Истина

«Ирий – это область, стянутая петлями изотерм: январь +18, июль +26. Ирий – это море под носом, отсутствие зловония и чистые колодцы с вулканчиками ключей на дне. Ирий – это место, где нельзя посадить занозу, потянуть связки, подавиться костью и подхватить насморк. Ирий – это такие края, где запрещено трястись горам, где не бывает самума и где дождь не может лить дольше получаса. Ирий – это зона отсутствия естественных врагов, паразитов и кровососущих. Людей там, конечно, тоже нет, ибо человеку отчего-то важно быть правым. Даже в извержении пустоты. А ирий не терпит соперничества…»

Оторвавшись от своего философического дневника – толстой, переплетенной в коричневый опоек тетради, – Петр Легкоступов извлек из кармана жилета часы и взглянул на эмалевый циферблат. Князь звал к семи, однако по пути следовало зайти к гадалке, стало быть, из дома выйти придется в пять. Часы показывали половину пятого.

Петр не доверял расхожим астрологическим прорицаниям, ибо знал, насколько в действительности кропотлив и долог труд составления индивидуальных гороскопов. Не верил он и в возможность прозреть будущее путем исследования ладони, птичьих кульбитов, потрохов и костей домашней скотины, да и бобы с гадальными прутьями, равно как волхования на воде, зеркале и огне, вызывали у него лишь рассеянную улыбку. Также казалась ему сомнительной осведомленность всякого рода спиритусов, шалящих с блюдцами и шельмоватыми медиумами. И тем не менее, забраковав звездочетов, хиромантов, знатоков ауспиции, гиероскопов, скапулимантов, дактилиомантов и прочих папюсов, раз в месяц Петр Легкоступов навещал гадалок, раскладывавших перед ним колоду Таро, арканам которого он отчего-то верил.

С нынешней провидицей Петр прежде не знался, хотя та имела весьма широкую клиентуру в Петербурге и уже давно была отрекомендована ему вполне положительно. Сегодня наконец он набрал ее номер, и ему назначили время.

Гадалка жила на Мастерской, куда, наняв такси, Легкоступов добрался менее чем за четверть часа. Стояла середина мая – пора бодрая и чистая, словно недавно из душа. Конфетная фабрика «Жорж Борман», что на Алексеевской, заливала окрестности коричневым запахом шоколада.

Дверь открыла сухощавая, точно грифель, дама. Ее пышные пепельные волосы, начесанные шапкой и спадающие до плеч, выглядели странно неподвижными, – вероятно, на них не пожалели лака.

Легкоступов представился.

– Милости прошу. – Хозяйка, шурша фиолетовым платьем, причудливым и старомодным, отступила в глубь коридора. Вся целиком – пепельная прическа, фигура, платье, браслеты и перстни с минералами – она производила впечатление одновременно чего-то роскошного и жалкого, как мокрый павлин.

По длинному узкому коридору, где Петр прошел, точно поршень, гоня перед собой ветер, гадалка провела гостя в комнату. Там не было ни воскуренных фимиамов, ни таинственного полумрака, ни эзотерических гравюр на стенах, что Легкоступову определенно понравилось. Посредине, под вишневым шелковым абажуром, стоял круглый стол, покрытый скатертью из тяжелого гобелена; стулья подле стола благородно возносили высокие готические спинки. Прочая мебель также была старинной и добротной, а мелкие изъяны, свидетельствующие о честной, непрекращающейся и поныне службе, лишь добавляли ей того обаяния и породной основательности, какие присущи всякой старине, будь то чеканный потир или окаменелый трилобит. В книжном шкафу, на ореховом буфете, с краю массивного стола и даже на подоконнике (Легкоступов улыбнулся такому нарочитому чернокнижию) в кожаных переплетах, с махрами по краям желтых страниц и поблекшими мраморированными обрезами стояли и лежали всевозможные фолианты, кварты и октавы. Однако в целом, включая разведенные опоясками портьеры, все было довольно стильно. Только лучащийся куб террариума, подсвеченный сверху люминесцентной лампой, выпадал из интерьера всей своей стеклянной геометрией – там, на песчаном дне с камнями и декоративным валежником, застыли в безучастном созерцании прозрачного узилища несколько пятнистых эублефар.

Присев по приглашению хозяйки на готический стул, Петр не заметил, как на столе возник поднос с двумя рюмками и графином, полным – в тон платью – чего-то фиолетово-тягучего.

– Отведайте моей ежевичной, – радушно предложила гадалка и не удержалась от похвальбы: – Прелесть что такое.

– Извольте, – немедленно согласился Петр.

Хозяйка наполнила обе рюмки всклень и, аккуратно отпив из одной, положила перед собой колоду карт. Легкоступов тоже пригубил «ежевичной», сосредоточенно отследив путь наливки по пищеводу.

– Ну-с, на что же гадать? – разминая пальцы, поинтересовалась хозяйка. – На суженую, на сделку или так – что в жизни будет?

– Что будет, – кивнул Легкоступов. – Развеем мрак грядущих дней.

Хозяйка удовлетворенно пожевала губами.

– У вас ловкие руки, – заметил Петр.

– Вы правы. Мои руки могут скопировать любой почерк и отличить на ощупь пять разновидностей льда, соответствующих пяти степеням одиночества. – Ворожея помолчала. – Скажите, знакомы ли вы с Таро?

Петр ожидал, что гадалка спросит об этом, и заранее решил не настораживать ее своей осведомленностью.

– Так… – Он неопределенно повел рукой в пространстве. – Петь не умею, но люблю.

Большею частью пребывая в области довольно конкретного знания, Петр Легкоступов, тем не менее, на рубежах своих чувств и мыслей постоянно замечал какие-то тени, движения и шорохи – что-то вроде призраков бокового зрения, потусторонней музыки в гудящем тоннеле подземки. При этом таинственность и неуловимость пограничных движений странным образом выступали гарантами их истинности: ведь чувства непосредственные – Петр полностью отдавал себе в этом отчет – постоянно обманывают человека: язык наделяет перец качеством огня, зрение приписывает чашке свойства отраженного ею света, слух жалует рояль особенностями колеблемого воздуха – и так во всем. Но что-то иное грезилось порой Легкоступову за привычным фасадом предметов – невнятный пожар в недрах всякого вещества. Это иное манило и пугало его, ибо он, имея подчас способность с холодным вниманием взирать на червя, будильник, сурепку, понимал, что увидеть сущее во всех его проявлениях таким, каково оно есть, – своего рода самоубийство.

Гадалка проворно отделила двадцать два старших аркана от колоды «малого ключа» и принялась – по правилам, левой рукой, – раскладывать их на середине стола. Вскоре на гобеленовой скатерти сложился треугольник по семи карт в каждой стороне, а оставшийся Безумец лег в центр фигуры.

– Это – Божество, непознаваемая сущность мира. – Хозяйка очертила треугольник ножкой рюмки, которую только что допила до конца. – А это – человек. – Она указала на Безумца.

Отставив рюмку, она взяла колоду младших арканов и начала выкладывать вокруг треугольника большой квадрат – по четырнадцать карт в стороне, сообразно мастям: чаши, пентакли, жезлы и мечи. Легкоступову все это было в общих чертах известно – и по оккультной литературе, и по практике прошлых гаданий, – однако он не перебивал ворожею, стараясь отметить малейшую фальшь, чтобы определить для себя меру доверия к предсказанию.

– Квадрат – это ощутимый и зримый физический мир, – продолжала хозяйка, – он равен ядру – Безумцу, и это значит, что весь зримый мир отражается в сознании человека – он есть сумма его представлений о мироздании. Но помимо сознания в Безумце заключена душа – она есть центр треугольника непознаваемого мира. Выходит, что Безумец окружен двумя мирами, и оба они, в свою очередь, отражены в нем. Таковы представления Таро о сакральных связях между Божеством, человеком и Вселенной.

7
{"b":"63186","o":1}