− Какие пустяки… и не мою, а нашу постель, − он оставил нежный поцелуй на золотистом виске и отстранился, услыхав тяжёлый вздох. — Любовь моя, не стоит так вздыхать из-за этого.

− Я не из-за этого вздыхаю, − сдавленно ответил Тимоти, с неохотой позволяя Данте приподнять свой подбородок и заглянуть в глаза. — Я так страшусь твоего разоч…

Он не успел договорить — итальянец запечатал его рот поцелуем.

Мягко опрокинув юношу на спину, Габриэль навис над ним и, разорвав поцелуй, прошептал:

− Кажется, я понимаю, в чём кроется суть твоих опасений, но уверяю: они напрасны, любовь моя…

Не дай надежде обмануться,

Там путь блаженством заверши,

Где Истина − не мысль и чувство,

Где плоть − союзница души.**

Союзница, Тимоти, понимаешь? Нет ничего дурного в том, чтобы дарить плотское наслаждение друг другу. Любовь и плоть неразделимы. Испытанное в любви блаженство не грязно, оно — чисто и прекрасно.

− Прекрасно… − согласился юноша.

Как оказалось, огонь любовной лихорадки до этого момента лишь слабо тлел…

Тимоти даже близко не подозревал о том, на что способен и тайно недоумевал, откуда взялось в нем столько смелости и раскрепощённости.

«Я порочен в сути своей», − мелькнула сумасшедшая мысль и тут же исчезла, сметённая долгим томным стоном итальянца, пронзённая взглядом горящих темных глаз. Белокурый ангел, оседлавший прекрасного демона, он забился в сладких судорогах, впившись ногтями в смуглую грудь любовника, заливая его живот своим семенем. Иссякнув, он обессиленно упал на него и долго лежал без движения, слушая постепенно успокаивающийся ритм его сердца.

− Ты невероятен, − прошептал Данте, вновь обретя способность говорить. − Я и представить не мог, какая необузданная страсть скрывается под этим пологом чистоты и невинности, − он медленно провёл ладонями по стройному телу юноши и заглянул в его глаза. − Какую бурю таит в себе эта не вспененная синева…

Тимоти вздохнул и опустил ресницы, стыдливо пряча взгляд.

− Как бы ты меня не успокаивал, но меня уже нельзя назвать ни чистым, ни невинным… я порочен, Габриэль, и грешен…

Он соскользнул с художника и сел, отвернувшись к нему спиной.

− Я ужасен…

− О, нет. Ты не прав, − Данте настойчиво развернул его к себе и страстно зашептал, глядя в печальные голубые глаза: − Что ужасного в слиянии тел двух влюблённых? В их искреннем и бескорыстном желании дарить друг другу наслаждение? Любовь моя, пускай ты познал огонь любовной страсти, но разве ты осквернился этим? Нет. Ты, твоё тело — прекрасный храм, которому лишь возданы заслуженный восторг и внимание. Не стоит терзаться ненужными мыслями, мой ангел. Ты не можешь стать порочным, даря искреннюю любовь и наслаждение. Да, ты больше не невинен, но это касается лишь плоти, потому что твоя душа и твоё сердце — чисты, как и прежде. − Габриэль привлёк его к груди и, перебирая светлые волны спутанных кудрей, тихо закончил: − Ты уникален, Тимоти. Я никогда не встречал подобных тебе.

Когда хотел, итальянец умел быть очень убедительным. Когда было ради чего…

Данте смочил полотенце и, обтеревшись им, повернулся к юноше. Улыбка тронула его губы — глупые мысли о порочности волшебным образом (и к его облегчению) оставили белокурую голову − расслабленно раскинувшись на смятой постели и прикрыв глаза, Тимоти все ещё едва заметно вздрагивал, нисколько не смущаясь своего, несомненно, порочного вида. Художник закусил губу, с восторгом рассматривая молодого любовника.

Заметив сквозь полуопущенные ресницы пристальное внимание, юноша медленно провёл рукой по впалому, залитому семенем животу и запрокинул голову, издав почти неслышный стон.

— Стоп! Не двигайся! — воскликнул Габриэль, отбрасывая полотенце и хватая со столика лист картона и карандаш.

Тимоти застыл, поднеся перепачканные пальцы к губам и хитро улыбнулся.

— Хочешь зарисовать меня в таком развратном виде? — спросил он, медленно проводя языком по ладони и пробуя себя на вкус. — Хм… — он приподнял бровь, — я на вкус такой же, как и ты…

— Маленький развратник, — довольно усмехнулся Данте, усаживаясь в кресло и закидывая ногу на ногу. — Да-а… хочу запечатлеть тебя таким — ещё не остывшим и безумно соблазнительным.

Тимоти фыркнул.

— Ну, хорошо. — Он бросил на итальянца озорной взгляд. — Признайся, ты станешь любоваться наброском, когда меня не будет рядом?

— И не только любоваться… — пробормотал Данте, быстро водя карандашом по бумаге.

— О!.. — воскликнул юноша и рассмеялся. — Испортишь!

— Лишь придам оттенок натуральности, — парировал художник, довольно усмехаясь. — Не двигайся, пожалуйста.

Тимоти согласно кивнул и застыл, задумчиво глядя на него своими невозможно чистыми и яркими, словно небеса глазами.

— Габриэль…

— М-м?.. — итальянец вопросительно приподнял бровь, продолжая наносить лёгкие штрихи.

— Я люблю тебя.

Карандаш замер, подрагивая в тонких пальцах.

− Я люблю тебя, − тихо повторил юноша, не отрывая взволнованного взгляда от лица художника.

Нахмурив брови, Габриэль отложил набросок и поднялся.

− Я… я кое-что забыл, − пробормотал он, подошёл к комоду и достал из него небольшой свёрток. — У меня есть для тебя подарок… — художник протянул свёрток юноше и смущённо улыбнулся, решившись, наконец, взглянуть в его глаза. — Я не знаю, подойдёт ли, но мне кажется, что… В общем, тебе лучше это примерить.

Тимоти растерянно моргнул, удивлённый странным ответом на своё признание. Он не ожидал такой реакции от темпераментного итальянца, всем сердцем надеясь услышать в ответ те же слова.

— Габриэль, зачем? Не стоило, — он проглотил горький ком, отчаянно пытаясь скрыть своё разочарование и сжимая в руках подарок, перевязанный простой бечёвкой, − это совсем лишнее…

— Пожалуйста, раскрой и примерь, прошу тебя, — нетерпеливо тряхнул смоляными кудрями Данте.

Юноша развязал бечёвку и достал из свёртка невесомую белоснежную рубаху из тончайшего шелка. Развернув её, он восторженно выдохнул, любуясь ажурным искрящимся кружевом, украшающим воротник и манжеты рубахи.

— Как красиво… Но это наверняка невероятно дорого… — пролепетал он, бережно расправляя кружево, с трепетом поглаживая лёгкую ткань, и перевёл взгляд на художника. — Я… я не могу принять это…

— Даже не обсуждается, — возразил Россетти. — Возможно, ты позабыл о том, что завтра нас ждёт небольшой выход в свет. Я хочу, чтобы мой прекрасный Гавриил блистал.

Тимоти горько усмехнулся, покосившись на свою старую штопаную рубаху, брошенную рядом с кроватью. Габриэля стеснял его вечный серый вид, это было очевидно и оказалось неожиданно больно. Он застыл, глотая рвущиеся наружу слезы и комкая в руках нежную ткань.

− Тимоти, − Данте присел рядом с ним, − для меня ты прекрасен в любом наряде, но… − он склонился к юноше и мягко провёл рукой по золотистым волосам, − я хочу, чтобы тобой восхищались. — Итальянец хитро улыбнулся. — Я не рискнул приобрести камзол или сюртук без тебя, но завтра перед выставкой мы обязательно заглянем в один чудесный магазин мужского платья.

Юноша открыл рот, чтобы возразить, но Данте приложил к его губам палец и покачал головой.

− Прошу, не спорь. Ты заслуживаешь достойной оправы, любовь моя.

Тимоти вскинул на него взгляд. Сколько раз Габриэль произносил эти слова? Какой смысл он в них вкладывал? Глядя в тёмные омуты прекрасных глаз, как же ему хотелось верить в искренность этих слов…

***

Ближе к вечеру следующего дня Тимоти Тейлор стоял рядом с «Благовещением», представленном на самом видном месте центральной выставочной залы Академии. Покинутый взволнованным итальянцем, которому вдруг срочно потребовалось переговорить с одним из приятелей, Тимоти обмирал, совершенно смущённый вниманием собравшихся гостей, то и дело заставляя свои руки оставить в покое яркий шарф, заботливо и весьма художественно повязанный Габриэлем вокруг его шеи. Заинтересованные взгляды великосветских поклонниц искусства и надменные, но не менее любопытные взгляды их спутников вынуждали покрываться юношу испариной и отчаянно краснеть.