Когда молчишь и не можешь говорить об этом. По крайней мере, не с тем, с кем хочешь. Тяжесть слов, брошенных в тот вечер, никак не помогала, оседая дополнительным грузом эмоций на плечах. Эмма хотела кричать: «Нет, Реджина, не возвращайся к этому. Никаких мисс Свон, давай просто забудем то, чего мы наговорили тогда и все будет как есть». Но это не сказка, не так ли? Не все, что мы говорим во время таких порывов, забывается и мирно ложится на дно, заполняясь сверху любовью и цветочками. Или, даже если так происходит, какой в этом толк? Все равно, рано или поздно, это ,улегшееся на дно, поднимется, всплывет и будет камнем преткновения.
Кажется, Эмма довольно глубоко ушла в размышления, да и надолго, и голос вывел ее из транса.
— Эмма… — но она не дала продолжить.
— Нет, постой. Подожди? Просто скажи мне, что с тобой все хорошо, твоего голоса недостаточно, чтобы знать, что ты без травм? Что бы не случилось у нас, я буду переживать. Потом ты можешь сбросить трубку, я пойму если ты не хочешь со мной разговаривать или тебе противно, или…
— Эмма, остановись, все не так плохо, как ты себе вообразила, — мягко остановила ее самокритичную тираду Миллс, — Я не хочу прерывать наш диалог, но что, если нам увидеться лично? — с какой-то непонятной надеждой, говорила она.
Эмма всерьез задумалась, действительно ли Док думала, что Свон сможет ей отказать в таком удовольствии. А если оно будет обоюдным, так, тем более, не сможет.
Эмма хихикнула, и ответила:
— Ты, наверное, шутишь? — хихикнула еще раз, уже буквально ощущая, как Реджина застыла по ту сторону трубки, — Конечно, я хочу увидеть тебя.
Тогда-то дверь и открылась. Только вот там уже был не Август. И, тогда же, глаза Эммы были готовы выпасть из орбит. Это не то, чего она ожидала.
— Реджина, — прошептала она еще раз. Ее глаза расширились еще сильнее, когда блондинка поняла, что ее блокнот у нее на ногах, а в руках телефон. Едва отрывая глаза от Миллс, она быстро убрала все, освобождая кровать, и молчаливо приглашая брюнетку присесть, надеясь, что та не спросит о вещах, увиденных ею. Она этого не сделала.
Реджина и сама была озабочена. Она сама не ожидала, что она преодолеет свое упрямство, которое покрывает те же страхи увидеть Эмму. Она не знала, что она наконец будет настолько готова. И Миллс была рада ее видеть, не сказать бы, что прошло много времени, чтобы Эмма изменилась, но она буквально чувствовала приближение изменений, также, она знала, что этот момент не напрасен, что бы не последовало дальше, и, какая беда еще бы ее не огрела, она справится.
Нельзя с готовностью сказать, что она заранее готова, но она начинала эту подготовку. Так же, не отводя взгляд она подобралась поближе и, в конечном итоге, несмело села на краешек больничной койки. Теперь же, при такой близости, вся ее смелость упала, и ее щеки залились смущенным румянцем, а глаза рыскали по полу и своим ногам. Конечно, это не продлилось долго, она даже не успела погрузиться в раздумья над тем, что ей сказать, как уже ее голову повернули мягким и нежным прикосновением. Аккуратным, боязливым.
— Реджина, все ли с тобой хорошо?
И Миллс планировала не отвечать ей правдой, не дать той поводов для беспокойства, но смотря в эти беспокойные глаза, смотрящие так проникновенно и с чистой заботой, она не могла лгать. И не уверена, что когда-нибудь смогла бы.
— Нет. Нет, не все хорошо.
Эмма втянула воздух.
— Что он с тобой сделал. Могла бы ты рассказать? Но, если тебе тяжело рассказывать, я не настаиваю.
Это, конечно, не отменяло планов Свон на медленную и мучительную смерть Дэниела. Не она, так вместо нее.
И вкратце Реджина рассказала о случившемся. О том, зачем он пришел, кого искал и что он сделал. И самое главное, как ему удалось сбежать. И, конечно, у Реджины был соблазн не рассказывать о том, что он в нее попал, но она это сделала, и к тому моменту, Эмма была в самой настоящей ярости, которая, она надеялась, для Реджины не была так ясно видна, потому что это могло бы ее и испугать. Ту злобу, которую она могла увидеть. Что-то, что пришло с ней после армии, после боев, погромов и накопившихся смертей.
Было глубокое молчание, почти напряженное, но Реджина заговорила, будто понимая ее. Эмма даже не знала, что когда-нибудь она станет настолько прозрачной со своими чувствами:
— Не смей себя винить, хорошо? Во всяком случае, у меня тоже есть причины винить себя в этой истории. И, кажется, не только в этой?
Свон недоумевала:
— О чем ты? — она нахмурилась.
— Ты прекрасно знаешь о чем, верно? О нашем последнем споре. Мне жаль, что я ушла тогда. Это было неправильно.
— Стой, пожалуйста, стой, — жалобно произнесла блондинка. С каких пор, Миллс должна извиняться даже не за ее ошибку? Эмма не хотела это выслушивать, у нее в действительности было время, чтобы подумать, и она действительно внимательно вспоминала слова, сказанные брюнеткой в тот день, чтобы проанализировать свой поступок, и она пришла к выводу, что, да — она виновата. Даже, если в действительности, она всего этого не планировала, но все сдерживаемые ею эмоции, относительно ее состояния показушничество, а-ля «все хорошо», вышло в тот момент наружу, и вышло то, что вышло. И да, она была виновата в том, что она молчала, но она, конечно, все еще перекладывала вину на людей, которые не заметили, что это не самое лучшее состояние после такого короткого времени. Она должна была стать лучше, она научилась бы с этим справляться, но не так скоро.
— Нет, Эмма, это моя…
— Не смей произносить тех слов, которые ты хочешь! — быстро вскрикнула Свон, неожиданно для самой себя высоко подняв голос. Она получила недоуменный взгляд от Реджины и она поняла, что от нее ждут объяснений. Что ж, они у нее есть. Наконец-то.
— Ты не могла быть виноватой в том, что произошло, ни коим образом. Ты можешь считать себя таковой, но я тебе обещаю, что это не так. Ты не можешь, потому что это я. Это все Я! Я не была готова к тому, чтобы принять все это. Я не могла смириться с тем, что я несамостоятельна и кому-то придется постоянно за мной ухаживать, следить и ходить со мной на горшок. Я взрослая, Реджина, и это не самое простое, что ты проходишь, когда ты пол жизни был на ногах, а тут бац, и прости-прощай. Это не то, с чем можно смириться так быстро, и я думаю, ты понимаешь. И я не смогла, как бы я себе не говорил, что я не обуза, я еще долгое время буду считать себя такой. И я пыталась скрыть тот факт, насколько это не позволяет мне нормально жить и дышать воздухом, а армия, спасибо, научила меня скрывать эмоции, поэтому, не думаю, что кто-либо мог понять, что со мной все так плохо. Даже ты, и именно поэтому, ты не должна себя винить.
Эмма замолчала, вспоминая, как Реджина говорила ей, что она была бы рада принять пулю на себя и о том, какую боль это причиняло блондинке. Она не знала, причинили ли эти слова ей одной боль, но она полагала, что не только ей. Она не была уверена, стоит ли поднимать эту тему, но хотела это сделать.
— И еще одно, — обратилась Свон к брюнетке, которая смотрела сквозь Солдата. Невозможно было прочесть все ее эмоции. Вообще ничего нельзя было сказать по ее лицу. Она была словно каменное изваяние, — Если бы у меня была возможность что-либо изменить… — Свон вздохнула, — Я бы ничего не изменила. Не тогда, когда это все привело меня к тебя, как бы мало ты не была рядом.
Молчание, казалось длилось вечность. Обе застыли, не двигаясь и почти не моргая. Эмма смотрела на Реджину, а та сквозь нее. Все так и оставалось, пока брюнетка не двинулась и не схватила руку блондинки.
— Что значит мало? Ты думаешь, что я уйду?
Тело Миллс, буквально болело от этой мысли. От мысли о том, что Эмма думает, что она уйдет. Да, это была их первая крупная ссора, но она была довольно серьезной в их положении. И, время, проведенное в дали, кажется не прошло даром, потому что все вернулось на место. По крайней мере, какая-то часть из тех возможных. Никто из них не знал, что еще могло произойти, если бы они не упустили бы время, но никто и не может сказать, что все было бы хорошо и они не разругались бы еще сильнее. Время — неплохой вариант, чтобы остудиться. Но было ли меньше боли от упущенного вместе времени? Никто не знает.
