— Хитрый, — согласился я. — Кто бы мог подумать. А Мухаббат — жена Махмудбая?

— Правильно. Махмудбай привез ее с гор. Все радовались, малый калым за нее отдал. А потом увидел: все время болеет и плачет. За два года аллах так и не дал ей детей. Махмудбай хотел прогнать ее, да срок жизни Мухаббат кончился. Назимбай-ака, он же хитрый, сказал: надо вам отомстить за то, что вы отказались от меня. Вот почему они всем говорили, будто повесилась я, будто меня хоронят, а не Мухаббат.

У наших ног плюхнулся в воду оранжевый кузнечик. К нему со всех сторон устремились темные гибкие спины, разорвали вмиг. Потом всплыли чешуйки — несъедобные крылышки. Их понесло течением уже как мусор.

— В самый нужный момент срок ее жизни кончился, — пробормотал я. — Ее заставили убежать от Махмудбая… Кто был тот джигит, с которым она убежала?

— Какой он джигит? Это Мурад… Когда мы были совсем маленькие, наши родители сговорились нас поженить, когда придет срок…

— Мурад — твой жених?!

Она недовольно передернула плечами.

— Вы мой жених, а не он.

— Говори, говори, Адолят.

На ее личике появилось нерешительное выражение.

— Аксакалы сказали… чтобы я подговорила Мурада убежать со мной. Я ему сказала, что меня хотят выдать за большого начальника, Артыка, сына Надырмата. И что вы отказались от меня для виду, чтобы не платить калым… Мурад даже заплакал и согласился бежать… Только ночью вместо меня к нему пришла Мухаббат… А он подумал, что это я, схватил ее за руку, и они побежали…

— Как же она, затворница, пришла? Как ее, чужую жену, заставили прийти?

— Не знаю…

— Но я обязательно узнаю! Ну а потом? Что было потом?

— Мурад куда-то убежал, где-то прячется… А Мухаббат умерла. Аллах отнял у нее жизнь, когда она запнулась и упала.

— Запнулась и упала… — повторил я. — Их ловили как преступников. Им переломали ноги палками за страшный грех! Мурада, еще живого, оставили на съедение шакалам. Мухаббат, еще живую, затащили в петлю. Вот как было.

Девчонка сидела, обхватив колени. Я понял, что она об этом знала или догадывалась. Мы долго молчали, потом я не вытерпел:

— Чем вам не угодил Мурад?

Она озабоченно взглянула на меня.

— Он глупый и противный. Отец его имеет всего одну старую лошадь и трех баранов.

— А когда сговаривались, отец Мурада был богатым?

— Давно же было. Отец Мурада распределял воду, был толстый, важный, все ему кланялись. А сейчас он бедный и не толстый. А Мурад вырос, стал совсем как старая тряпка, неживой какой-то.

— Ясное дело, революция превратила хорошего жениха в плохого. Революция во всем виновата. Если бы не революция, ты давно уже была бы женой Мурада, и тебе он не казался бы противным и глупым. Верно? Потому что отец его был большим водным начальником!

В глазах девчонки стояла тревога.

— Зачем вы так говорите?

Я продолжал, стервенея:

— Ты знаешь, для чего Назимбай все это затеял?

— Чтобы… чтобы вы женились на мне…

— Нет, глупая! Чтобы спасти проклятые хурджуны, ради них готовы на все… Когда хурджуны попали в руки твоих родственников, аксакалы задумали убрать меня с дороги, я очень мешал, ведь знали — могу найти… Вот и придумали… А выпутаться из таких сетей у нас здесь трудно… невозможно! Но я выпутаюсь. Обязательно выпутаюсь и возьму за горло вашего Назимбая.

— А что со мной будет? — голос Адолят дрожал.

— А ты как думаешь?

— Я хочу быть вашей женой… Хочу в новую жизнь…

— Тебя наверняка задумали отдать за большого начальника, ведь семейство почти разбогатело. Повезут в Ташкент и там посватают. За пожилого, противного, некрасивого, пузатого, но начальника. Чтобы тот большой начальник сделал Хамидбая председателем «Кошчи», а безграмотного школьного сторожа — директором школы, а ленивого чайханщика — завмагом в Ташкенте. Они верят: всех можно купить, лишь были бы фрукты и лепешки для подарков. Ты для них — тоже вроде корзины с грушами.

Адолят беззвучно заплакала. Потом ударила себя кулачком по голове.

— Вай! Как мне дальше жить? Вы не любите всех нас! Горе мне…

С неприятным чувством я смотрел на нее. Поддался факту! Растаял перед ее покорностью. И еще перед чем я растаял?.. И вот уже смотрю на нее с ужасом. На это плачущее милое личико. Она была один на один с чужим мужчиной, и теперь ей жизни нет! Заклюют! И я уже не могу ее оставить.

Мы выехали на дорогу. Я-то надеялся, что, потеряв нас из виду, кишлачные оставят погоню… Но события завертелись по-другому. Сначала мы увидели кучку измотанных усталых крестьян, вооруженных чем попало. Обнаружив нас, одни из них обрадовались, другие не очень. А некоторые, сложив рупором ладони, начали кричать.

— Здесь они! С хурджунами! Едут к перевалу!

Им отвечали другие голоса, дальние и ближние. Вокруг рыскало много людей. Я погнал лошадей, люди побежали следом за телегой.

Я не мог нахвалиться на себя: какой я замечательный милиционер! Все предвидел, все уразумел. Вот сейчас, если бы мы были без хурджунов, что делали бы эти люди? Не бежали бы, конечно, за пустой телегой, а начали бы искать хурджуны всем миром.

И хотя я всей шкурой чувствовал опасность, душа моя ликовала.

— Из какого кишлака? — крикнул я людям, бегущим за телегой.

— Из Карасу! — отвечали они, глотая пыль. — А вон те — из Пахта. Нас погнал искать Кадыр-курбаши. А их — Додхо-курбаши! Чтоб искали вас с хурджунами.

— Но ведь Кадыр-байбача давно сложил оружие! И Додхо-саркарда сложил!

— А как услышали про ничейное золото в хурджунах, снова стали воинами ислама.

— А где они сами? Где Кадыр и Додхо?

— Как где? Ищут вас везде!

— А почему вы бежите за нами? Тоже хотите грабить?

— Нет, нам чужого не надо.

Люди отставали по одному, по два. Садились в пыльную траву у дороги. Но один настырный и длинноногий джигит не отставал, бежал с неутомимостью киргизской лошади. Непомерно вытянутое лицо его было черным от пыли, прилипшей к потной коже. Даже без оружия он был страшен, напугал Адолят яростным сверканьем глаз.

— Скорей, скорей! — шептала она, прижимаясь к моему плечу. — Аллах, спаси нас…

А мне все-таки было непонятно, почему Додхо и байбача ищут нас не там, где мы есть, а черт знает где. Может, они кинулись на Большой перевал, догадавшись, что с громоздкой верблюжьей телегой мы не можем его миновать, что только эта дорога приведет нас в город? И мне стало не по себе от этой мысли.

Тем временем впереди, на пологом обмылке предгорий, куда взбиралась серая лента дороги, появились какие-то всадники. Я осадил коней, мой воронок заржал с возмущением, чего, мол, дуришь? Пока я разворачивался, подминая придорожные пыльные кусты, темнолицый настырный джигит вопил, бестолково махая длинными костлявыми руками:

— Сюда! Здесь они! Здесь!

— Кому кричишь? — спросил я его.

— Не все ли равно, кто-нибудь услышит, — скалился он. — Вас догонят, будет драка, хурджун потеряете…

Я хотел достать его концом вожжи, он увернулся, накричал страшным голосом:

— Дай хурджун! Зачем тебе столько! Дай!

А тут и Хамракул объявился. С шашкой наголо он метался среди сидящих возле дороги дехкан. Гибкий, статный, усатый, его ничуть не портили штаны, надетые задом наперед. Бедняге даже некогда было переодеться.

— Люди! — слышался его усталый голос, наполненный ненавистью ко мне. — Навалимся разом, люди! Не дадим украсть народное добро!

Все-таки смелый человек, один и всего лишь с шашкой готов пойти и против моего нагана, и против басмаческих винтовок. Как может, делает свое дело.

— Хамракул! — закричал я изо всех сил. — Уходи, Хамракулджан! Басмачи скачут!

Но он ничего не мог уже слышать и понимать, кричал заполошно:

— Вернем! Навалимся!

Но дехкане стояли и сидели на траве безучастно, наблюдая за моим маневром и за приближающимися всадниками. Наконец я закончил этот мучительный разворот и погнал коней вспять, прежним путем. Неожиданно взвизгнула Адолят: это настырный чернолицый уцепился за тележный задок. Я выстрелил в воздух, и он шлепнулся в пыль.