В зеркало ризницы на священника смотрел кто-то другой. В этом осунувшемся лице с лихорадочным румянцем, кажущимися откровенно безумными, глазами с расширенными зрачками, с искусанными губами… В этой незнакомке больше не было той Эммы Свон, которую она знала. Расчёсывая золотистые кудри, она думала о том, с какой лёгкостью соврала Мэри Маргарет, сказав, что проспала сегодня из-за мучавшей её всю ночь головной боли, о том, как была непреклонна, убеждая экономку потратить свой единственный законный выходной на помощь ей, о том, как не задумываясь, переложила последствия своей безответственности на чужие плечи. Что если бы она устояла, то находилась бы сейчас у алтаря, одетая по уставу, выспавшаяся, погулявшая перед работой с собакой… Вместо всего этого в зеркале отражалась теперь по-другому счастливая женщина. Губы которой помнили прикосновения к бархатной смуглой коже, язык до сих пор чувствовал вкус, а мозг - запах… Эмма услышала звонкий голос пришедшей Руби и, в последний раз поправив воротничок с колораткой на идеально сидящей сутане, вышла из ризницы. Она не обернулась на зеркало, и так прекрасно зная, что незнакомка в нём тоже исчезла…

***

Святые, сложенные из мозаики витражных окон, казалось, знали, что сделала Эмма этой ночью. Как и положено блаженным, они не осуждали, и взор их был устремлён в самих себя. А каждая нота, срывающаяся с органных труб благодаря умелым пальцам органистки оповещала Эмму о том, что всё, чего она теперь хочет, это повторять это снова и снова. Тусклый зимний солнечный свет, смешиваясь с щедрым освещением электрических свечей, лишь едва скользил по волосам священника, редкими искрами вспыхивая на упрямо вьющихся локонах. Зелёные глаза пытливо и собранно окинули всех пришедших в церковь, когда после окончании литургии Свон вышла для произнесения воскресной проповеди. Её мысли были далеко от собравшейся паствы, сознание упорно возвращало её к событиям прошедшей ночи, и даже пальцы, словно подчиняясь игре воображения, во время евхаристии пару раз бесконтрольно двигались в воздухе, повторяя изгибы извивавшегося под ней тела. Куратор, если и заметил что-то странное, то не подал вида и, унеся чашу за алтарь, уже оттуда наблюдал за Эммой, произносящей:

- Отец из притчи о блудном сыне стоял и смотрел, желая увидеть своего сына. Никто не пришел сообщить ему: «Твой сын вернулся домой». Отец первым узнал об этом. Бог относится к нам через Христа с таким же вниманием, как и этот отец. Нас не отвергают, мы не являемся второсортными гражданами или наемными слугами. Мы равны Сыну Человеческому, а значит, и ответственность за наши поступки лежит на нас, равная его ответственности.

По возвращении домой, блудный сын готов был стать наемным работником и хотел уже сказать об этом. Но когда он исповедал свои грехи, отец прервал его речь. Отец никогда не позволил бы сыну сказать: «Сделай меня одним из своих наемников».

Наоборот, он велел: «Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка и заколите: станем есть и веселиться, ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся».

Весь дом отмечал возвращение блудного сына. Нечто подобное происходит и на небесах, когда мы приходим в дом божий и каемся в своих грехах. Иисус сказал, что там одному раскаивающемуся и сокрушающемуся о своих поступках радуются больше, чем девяносто девяти праведникам, не имеющим нужды в покаянии…

Подойдя за благословением, мисс Вайт, окинув взглядом облачение священника, лишь сжала губы в тонкую надменную линию, но ничего не сказала. Последними подошли близнецы Френч.

- Преподобная, познакомьтесь, это моя сестра, - ярко улыбнулась бывшая сиделка Реджины, представляя свою более сдержанную копию.

Эмма улыбнулась про себя, поразившись схожести сестёр.

- Наш отец в этом году привёз на рождественскую ярмарку ёлки из Форта-Уильяма, - продолжала Бэлль. - Если вы ещё не успели украсить рождественское дерево, то обязательно приходите на площадь.

Свон мысленно отвесила себе подзатыльник: она же обещала сыну нарядить с ним и Реджиной ёлку, когда он вернётся из Глазго. Судорожно вздохнув, она поняла, что хочет сейчас лишь одного: вернуться в прошедшую ночь и остаться в ней навсегда.

А как же Генри? Ведь он всё для неё…

Внезапно Эмме стало стыдно от своих мыслей. Если она окажется в вечной ночи с Реджиной, там не будет Генри, потому что ему незачем там быть. Тряхнув головой, женщина поняла, что церковь давно опустела, а за её спиной стоит куратор и терпеливо ожидает, когда она его причастит.

***

Экономка и Реджина сидели на кухне и с хмурыми лицами пили чай. В новенькое окно лился солнечный свет, и лишь Коди искренне радовался хозяйке.

- Мэри Маргарет, прости меня ещё раз, твоя помощь бесценна, и если бы не ты, Реджине со сломанной рукой пришлось бы готовить в этом холоде себе завтрак, контролировать рабочих и гулять с Коди. Я не знаю, как тебя отблагодарить, - Эмма постаралась придать своему голосу больше раскаяния, когда появилась в дверном проёме кухни, но никакой вины она не чувствовала: всё, что она действительно ощущала - это близость Реджины, находившейся от неё на расстоянии вытянутой руки. Та как ни в чём ни бывало пила чай и даже не обращала на вошедшую никакого внимания.

- О… - Мэри Маргарет словно почувствовала перемены в голосе и в самой фигуре Эммы. - Не стоит. Это моя работа помогать тебе, а форс-мажоры иногда случаются у всех.

Эмма вымученно улыбнулась.

- Мне надо сходить переодеться, и я поеду на площадь, где сейчас проходит ежегодная ярмарка. Я обещала Генри, что мы все вместе украсим ёлку.

Мэри Маргарет резко встала из-за стола.

- Прости Эмма, но мне надо домой: у меня генеральная уборка перед Рождеством. И нужно ещё успеть… - здесь она запнулась и, отведя взгляд, всё же добавила: - Довязать подарок Дэвиду.

Никто не заметил, как Миллс, отпивающая в этот момент из кружки, закатила глаза. Эмма кивнула и обратилась к Реджине:

- Составишь мне компанию?

- О, нет, Эмма, - брюнетка закинула ногу на ногу таким образом, чтобы край юбки немного сполз вверх, ещё больше оголяя её ноги. - Мне что-то нездоровится, видимо, сказалось вчерашнее посещение нас арабами, но я почти не спала всю ночь…

Мэри Маргарет, мывшая в этот момент в раковине свою кружку, не заметила, как при этих словах Свон вспыхнула и судорожно сглотнула слюну. Но в следующую, секунду экономка, вытерев руки полотенцем, повернулась к женщинам и сказала:

- Реджина рассказала мне, как вчера ты отпустила грабителей и перевязала одному из них руку. Здесь я согласна с ней, что это было очень рискованно. Но в то же время, это было так по христиански, - экономка ласково улыбнувшись, добавила:

- Возможно, эти язычники, благодаря твоему милосердию, смогут постигнуть истинного бога.

Эмма, пожав плечами, лишь удручённо хмыкнула:

- Я сделала то, что сделала.

Внутри священника, не спускавшего глаз с ног гостьи, шла невыносимая битва. Как же ей хотелось бросить всё и остаться здесь, с этой женщиной, вдавливая её тело в свою постель, собирать губами её стоны, чувствовать, как…

Голос Мэри Маргарет заставил её, вздрогнув от неожиданности, очнуться от глубокого погружения в мысли. Словно всплыв со дна мутного озера, Эмма с трудом вникла в суть произносимых слов.

- Пока ждала работников, я убралась в твоей спальне и нашла две пуговицы от одной из твоих блузок на полу.

Растерянно хлопая глазами, Эмма неожиданно для самой себя ответила:

- Правда? А я думала, они оторвались в доме престарелых.

Реджина, сузив глаза, фыркнула и, поставив чашку на стол, в упор посмотрела на Свон, надменно изогнув бровь.

Внезапно Эмма осознала, с какой лёгкостью она снова соврала, но, взглянув в глядящие на неё в упор карие глаза, она с большей силой ужаснулась пониманию того, что второй раз за день чуть не предала своего сына. «И трижды отрёкся Пётр», - подумала она, словно наяву читая в устремлённых на неё глазах: «Ты ведь так хотела в ад дорогая. Добро пожаловать…»