Каждой клеткой своего тела я хотела верить ему. Но что может знать Логан Рассел? Он не разговаривал со мной пять лет.

— Я не могу сражаться с Судьбой. Но я знаю, кто может. АВоБ. Я собираюсь позволить им арестовать меня. Запереть меня, чтобы я не могла реализовать мое воспоминание. Даже если захочу.

Он замер.

— Но тогда ты окажешься в заключении. До конца твоих дней.

«Ты никогда больше не увидишь солнце», — прошептал голос внутри меня. «Никогда не выйдешь замуж и не заведешь собственную семью. Твои дом до конца твоих дней будет внутри камеры».

Меня не волнует. Слезы покатились по моим щекам, и я смахнула их. Речь идет о моей сестре. Моей сестре.

— Я не могу даже размышлять о том, что сделала будущая я.

Я тяжело сглотнула.

— Но это произошло. Так что я не могу гарантировать, что не поменяю свое мнение. — Я расправила плечи. — Самое безопасное, что я могу сделать, — это лишить себя возможности решать. И АВоБ предлагает сделать именно это.

Он сократил расстояние между нами.

— Ты не можешь сдаться им в руки, Келли. Подумай о том, что ты говоришь.

— И ты, и Председатель, оба сказали, что от Судьбы не уйдешь. Мне потребуется приложить чрезвычайные усилия, чтобы нанести ей поражение. Что может быть более чрезвычайно по сравнению с направлением в тюрьму?

Логан открыл рот, но прежде чем он успел что-нибудь сказать, я отвернулась и посмотрела вниз по склону.

— Они идут.

Быстро движущаяся свора ищеек тащила размытое пятно охранников в темно-синих и белых униформах. Они только начали подъем, но собаки неслись вверх по склону так, как будто не могли дождаться, когда разорвут меня на кусочки. У меня есть минута, максимум.

Моя рука сжалась вокруг черного чипа, и я достала его из кармана. Без раздумий я бросила его в пропасть так сильно, как только могла. Вот так. Его больше нет. То, что я сдаюсь им, не значит, что я должна рассказать им о Джессе. Теперь у них нет причины изучать ее.

Я обернулась к Логану. Его глаза поражают меня выражением глубокого, невыразимого сожаления. Он на самом деле беспокоится? Под годами молчания и предательства все еще остается зерно дружбы?

— Мне жаль, Келли.

Так много всего, что мне хочется сказать. И исчезну на очень долгое время. Это мой последний шанс сгладить наши старые обиды. Последний раз, когда я смогу почувствовать настоящую человеческую связь.

Мой последний шанс поцеловаться. О, как же я хочу податься вперед и прижать мои губы к его. Я не хочу умереть, ни разу не поцеловав парня.

Но на это нет времени. Собачий лай разрезает воздух, как тра-та-та пулемета. Мы слышали шарканье ног по грязи. Офицеры неумолимо приближались.

— Уходи! — прокричала я Логану, — Убирайся отсюда, пока они не арестовали и тебя тоже.

Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но я затрясла головой.

— Нет. Не делай это еще труднее, чем есть.

Сведя брови вместе, Логан кивнул, в последний раз сжал мою руку и исчез на противоположной стороне холма.

Ну, вот и все. Мои последние мгновения свободы.

Повернувшись, я подняла руки в знак капитуляции. Я глубоко вздохнула, смакуя вольный воздух гор. А затем пошла прямо по направлению к офицерам.

Глава 5

— У вас есть право хранить молчание, — провозгласил офицер. — Вы не можете ничего сделать, чтобы спасти себя, но все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

Мои руки заломили за спину, и заряд электричества ударил меня в руки. Ток шел по моей коже подобно ряду огненных муравьев. Офицер защелкнул другой комплект ограничителей вокруг моих щиколоток, и муравьи усилили свою атаку вдоль моих ног. Я стиснула зубы, борясь с собой, чтобы не заскулить.

Мне в рот затолкали грязную тряпку. Я отдернула язык в поисках свободного места, но его нет. Я ощутила вкус слюны других людей, и к горлу подкатила желчь. Однако кляп перекрыл единственный проход, так что я была вынуждена сглотнуть желчь.

— Вам не будет назначен адвокат, — сказал офицер. — Ваше дело не будет расследовано в судебном порядке. Ваше воспоминание о будущем выступит в качестве обвинительного заключения, судебного разбирательства и признания виновности.

Они потащили меня вниз по склону, и мои ноги поднимали клубы пыли, от которой у меня болели и слезились глаза. Я сильно кашляла, но они не убирали тряпку. Офицеры отвели меня назад в здание и завели в кабину лифта. Мы вышли на этаже, сильно отличающемся от того, на котором я получила свое воспоминание.

Все было из цемента: стены, пол, потолок. Воздух тут был неподвижен, как будто он попал под землей в ловушку, и деться ему было некуда. Пахло смесью мочи и экскрементов.

Чьи-то руки резко дернули меня, снимая ограничители с моих запястий и щиколоток. Электричество пропало, и я выплюнула тряпку, обрушившись на пол узкой приемной площадки.

Кто-то ткнул меня под ребра.

— Ты жива? — В меня еще раз ткнули пальцами, на этот раз в живот. — Ну, давай. Пошевелись. Чувствуешь что-нибудь?

Я посмотрела в лицо грузной женщины-охранника.

— Хорошо, — сказала она. — Ты пережила электрические ограничители.

Она надела мне на голову шлем и подключила его к устройству с множеством цифровых экранов. Я приготовилась к удару электричества. Но ничего не случилось. На экранах появились цифры: 89…37… 107…234. Для меня в них не было никакого смысла.

Несколькими минутами позднее охранница сняла с меня шлем и дернула меня на ноги. Она раздела меня догола и затолкала под горячую струю воды. Я сгорбилась, прикрывая свое тело, и услышала ее резкий хохот.

— У тебя нет ничего, чего я не видела, маленькая девочка.

Я все равно стояла сгорбившись. Стрелы воды кололи мою кожу, а затем охранница выдернула меня, промокшую насквозь, наружу и бросила мне желтый комбинезон. Он сильно походил на мою школьную униформу, но был сделан из грубого материала. Я едва успела запихнуть руки в рукава, а ноги в штанины, когда меня потащили дальше по коридору. Комбинезон натирал мне кожу при каждом движении, грубый материал одинаково удалял и мертвые, и живые кожные клетки.

Охранница затолкала меня в камеру, а затем я осталась одна. В первый раз в моей жизни я была по-настоящему, абсолютно одна.

Минуты растягивались в часы. Единственным маркером времени для меня было сосущее ощущение в животе.

В какой-то момент сквозь щель в двери протолкнули миску с мутной водой. Я приблизилась и понюхала ее. Она отдавала мочой, но здесь все пахло мочой. Всего за несколько часов, что я тут находилась, моя кожа уже впитала этот аромат.

Что хуже? Пахнуть мочой или даже не замечать этого? Получить подозрительную жидкость или настолько хотеть пить, что ты все же выпьешь ее?

Я выпила воду. Она была несвежей и отдавала мелом, и я наморщила нос.

Тотчас же я подумала о моей сестре, морщащей нос в воспоминании о будущем. Она сказала, что еда отвратительна. И они не позволяют мне играть снаружи.

Воспоминание прокрутилось у меня в голове целиком, от начала до конца, каждая подробность была яркой и точной. Как будто я проживала это еще раз.

Я замедлила воспоминание, останавливаясь на каждом кадре и анализируя его. Должна быть какая-то подсказка, что-то, что поможет мне понять, как я могла сделать такое.

В воспоминании волосы Джессы падали ей на плечи. Когда я оставила ее вчера, они достигали только подбородка. Это значит, что у меня есть время. Немного, потому что ее лицо выглядит так же. Но, по крайней мере, несколько месяцев. Может год.

Она была в больничной кровати. Может, это значит, что она заболеет. Может, будущая я убила ее, чтобы прекратить непереносимую боль.

Нет. Я воспроизвела картинку с ее лицом, приблизив изображение, как если бы мой воображаемый глаз был объективом камеры. Ее щеки немного бледны, но ее глаза выражают внимание. Ее тело, даже лежащее, излучает тот тип энергии, который может говорить только о здоровье.