– Ты сам отдал мне перчатки! И да, игра раздражает, но в ней что-то есть. Она смещает акценты, пусть и всего на минуту. И пресекает твое нытье. У меня была младшая приемная сестра, которая всегда называла одни и те же плюсы. Туалетная бумага, спагетти в томатном соусе, шнурки, лампочки и храп ее матери. Когда она пришла к нам, у нее были с собой только шлепанцы. Мы купили ей кроссовки со светящимися зелеными шнурками и розовыми сердечками. Она постоянно ходила в них и смотрела на шнурки.

– Ей нравился храп ее матери?

– Он значил, что ее мать все еще жива.

Мне стало немного дурно. Дети по всему миру терпят слишком много дерьма от тех, кто должен заботиться о них больше всех. А затем эти дети взрослеют, и все повторяется. Наверное, в моем случае тоже так будет, если у меня когда-нибудь появятся дети. Тем больше причин их не заводить. Пока я размышлял о тленности человечества, Джорджия продолжила:

– Мама предлагает детям назвать ей пять вещей, которые их беспокоят, о которых им нужно выговориться. Перечисляя, они загибают пальцы. – Джорджия взяла мою ладонь и продемонстрировала: – Например, «Я устал». «Я скучаю по маме». «Я не хочу здесь находиться». «Не хочу идти в школу». «Мне страшно». Да что угодно. Затем, выразив свои негативные чувства, они зажимают кулак и выбрасывают их. – Она сжала мои пальцы в кулак и показала движение, выбрасывая воображаемый комок жалоб. – После этого они должны назвать пять плюсов. Это помогает им перестроить свое мышление и напоминает, что, даже когда жизнь кажется отстойной, она не всегда такая.

Джорджия выжидающе посмотрела на меня, по-прежнему держа мою руку. Я уставился в ответ.

– Давай же, Моисей. Пять плюсов. Начинай.

– Не могу, – отрезал я.

– Конечно же, можешь. Я могу назвать их за тебя, но это так не работает. Ты должен испытывать благодарность.

– Ладно, назови пять плюсов за меня, – огрызнулся я, убирая руку из ее хватки. – Думаешь, ты так хорошо меня знаешь?

Мой голос оставался спокойным, но кожу покалывало от злости, которую я никак не мог подавить. Джорджия Шеперд считала, что разгадала тайну жизни, но она пережила слишком мало страданий, чтобы хоть сколько-то в ней разбираться.

Джорджия упрямо схватила меня за руку и ласково поцеловала каждый мой палец, перечисляя плюсы:

– Глаза Джорджии. Волосы Джорджии. Улыбка Джорджии. Характер Джорджии. Поцелуи Джорджии, – она похлопала ресничками. – Видишь? Безусловные плюсы для Моисея.

С этим было не поспорить. Все эти пункты определенно можно было отнести к плюсам.

– Ну что, довольна собой? – я покачал головой и невольно улыбнулся.

Мои пальцы покалывало от ее поцелуев, и мне хотелось, чтобы она продолжила. Каким-то образом Джорджия это знала. Она вновь прижала мою ладонь к своим губам.

– А вот мои, – она поцеловала мой мизинец. – Глаза Моисея. – Перешла к безымянному пальцу. – Улыбка Моисея. – Затем к среднему. – Смех Моисея. – Ее губы были такими мягкими. – Картины Моисея. – Дойдя до большого пальца, она ласково прижалась к подушечке. – Поцелуи Моисея.

И тогда Джорджия поцеловала мою ладонь.

– Вот такие мои пять плюсов на сегодня. Такими же они были вчера, будут завтра и послезавтра, пока твои поцелуи мне не наскучат. И тогда мы придумаем что-нибудь поинтереснее.

Все на него пялились. Даже несмотря на то, что шла только вторая неделя учебного года и Моисей был новеньким, все его знали. Точнее, о нем. Для начала, он был черным, а в маленькой школе с преимущественно белыми детьми это бросалось в глаза. К тому же он был красивым. Но мы не поэтому пялились. Моисей пришел в кабинет английской литературы и рисовал на доске, хотя по расписанию у него был другой урок. Вернувшись с большой перемены, мы обнаружили на двух больших досках рисунок, подобных которому не видел ни один из учеников. Ну, кроме меня. Я хорошо знала, на что способен Моисей.

Он внезапно замер, будто разрывался между желанием завершить свой шедевр и сбежать из кабинета. А затем пришла мисс Мюррей, и второй вариант самоисключился. На его смуглой щеке остался черный мазок, ладони тоже были испачканы, как если бы он тушевал ими эротическую картину за его спиной. Моисей смущенно переминался с ноги на ногу, его округленные золотистые глаза забегали, как у загнанного в угол зверька. А его определенно загнали в угол. Мисс Мюррей застыла в дверном проеме и не сводила взгляда с доски. Посмотрев на нее, чтобы оценить, ждет ли Моисея выговор или, того хуже, исключение из школы, я заметила, что по щекам учительницы текут слезы, и она изумленно прикрывала руками рот. Довольно странная реакция.

Мисс Мюррей тяжело было заставить прослезиться. Обычно она вела себя строго и сдержанно. Как любой хороший учитель, она не кричала и не поддавалась эмоциям, когда ученики проявляли неуважение или портачили, что я очень ценила. Школа и без учительской драмы была настоящим сумасшедшим домом. Если мисс Мюррей была чем-то недовольна, как правило, она просто уничтожала нас взглядом и заваливала домашней работой. Но не плакала.

Плохи дела. Очевидно, Моисей тоже это понимал, поскольку он уронил маркер и отошел, вертя головой из стороны в сторону, будто пытался найти пути к отступлению.

– Что это вообще такое? – спросил Чарли Морган. Он никогда не умел держать язык за зубами. Обычно меня бесила его болтливость, но сейчас я была ему признательна. Меня тоже это интересовало. Чарли показал на доску. – Это водопад?

Когда Моисей не ответил, он продолжил:

– А за водопадом… это люди, верно? – Чарли рассмеялся. – Они целуются! И, по-моему, на них нет одежды.

Некоторые мои одноклассники посмеялись, но наши взгляды были прикованы к воде, стекающей со скал по бокам от пары, которая почти скрылась за серебристым потоком. Если прищуриться, размывая границы черных очертаний на неромантичной белой доске, я почти могла представить, что картина реальна, что люди за водопадом живут и дышат, что они действительно целуются, а мы всматриваемся в брызги, наблюдая за их интимной встречей. И да, они определенно были голыми. Мои щеки зарделись, и я отвернулась. От рисунка Моисея мне стало неуютно в собственной шкуре, мое тело изнывало от желания, которое всегда пробуждалось в его присутствии. Это натолкнуло меня на мысли о той ночи в водонапорной башне: о наших поцелуях и жаре в моем животе, который не исчез даже после того, как мы попрощались.

– Это ты нарисовал? – спросил кто-то позади меня. По голосу было похоже на Кирстен, но я не стала поворачиваться и проверять. – Очень красиво. Ты замечательный художник.

– Класс, тихо! – Мисс Мюррей вновь обрела голос, хотя он дрожал, будто она все еще плакала. – Пожалуйста, выйдите из кабинета. Вместе с вещами. Поработайте пока над эссе, которое я задала вам на пятницу. Моисей, а ты останься.

Работа над эссе интриговала меня в разы меньше, чем причина, по которой мисс Мюррей прослезилась от вида обнаженных людей на доске, нарисованных не кем иным, как самим Моисеем Райтом – моим Моисеем. Который по совместительству был самым странным человеком из всех, кого я встречала. В любом случае отмена урока лучше, чем получить выволочку, да и выбора у меня не было. Мы все неохотно встали и начали выходить за дверь. Я шла последней и встретилась взглядом с Моисеем, прежде чем закрыть ее за собой. Он выглядел так, будто хотел позвать меня, объясниться. Но затем дверь захлопнулась, и я оказалась по другую сторону. И все же мне показалось, что я услышала, как мисс Мюррей задала Моисею очень странный вопрос:

– Откуда? Откуда ты знаешь о Рэе?

Моисея временно отстранили от занятий. По всей видимости, мисс Мюррей не понравилось, что он нарисовал на ее доске голых людей, целующихся под водопадом. Честно говоря, я немного удивилась. Мне не показалось, что рисунок нес насмешливый характер. Но, полагаю, для школьного кабинета в нем было слишком много эротизма. Я снова покраснела и задалась вопросом, о чем только думал Моисей. Что толкнуло его на такой сумасбродный поступок? Может, он хотел привлечь к себе внимание? Школьный год только начался, до мая было еще далеко, и судя по тому, что мне удалось выудить из него, он не мог себе позволить пропускать занятия. Ему попросту не хватит оценок, чтобы окончить школу, если он не будет надрывать задницу. А отстранение звучало довольно контрпродуктивно.