Время от времени Моисей с Кэтлин отправлялись на пешие или велосипедные прогулки, а еще она почти каждый день возила его в бассейн в Нифай, что вызывало у меня дикую зависть. В моем случае, если за лето удавалось хоть пару раз покупаться в бассейне, это уже считалось везением. Если сильно хотелось искупнуться, я ехала на велосипеде к рыбацкому прудику в каньоне Чикен-крик. Родители запрещали мне это делать, поскольку он был слишком холодным, глубоким и мутным – даже несколько опасным. Но уж лучше утонуть, чем не плавать вовсе, и пока что мне удавалось держаться на плаву.

Чем старше становился Моисей, тем реже он посещал Леван. С его прошлого визита прошло уже два года, несмотря на все уговоры Кэтлин переехать к ней окончательно. Семья была против: мол, его воспитание ей не по силам, он «слишком эмоциональный, слишком вспыльчивый, слишком темпераментный». Но в конечном итоге все так от него устали, что дали согласие. И так Моисей переехал в Леван.

Мы оба перешли в выпускной класс, хотя я была младше других учеников, а он – на год старше. У нас обоих день рождения выпадал на лето – 2 июля Моисею исполнялось восемнадцать, а мне 28 августа – семнадцать. Но он не выглядел на свой возраст. За два года, что мы не виделись, он сильно возмужал, и в глазах светилась житейская мудрость, не свойственная юноше его лет. Он стал высоким и широкоплечим, на его стройном теле четко очерчивались мышцы, а светлые глаза, точеные скулы и волевой подбородок больше соответствовали египетскому принцу, чем члену гангстерской банды, в которой, по слухам, он состоял.

Моисей не справлялся с учебой. Ему было трудно на чем-то сосредоточиться и подолгу сидеть на одном месте. Его семья утверждала, что он даже страдал от припадков и галлюцинаций, которые они пытались контролировать при помощи разных медикаментов. Его бабушка как-то рассказывала моей маме, что он бывает угрюмым и раздражительным, плохо спит и часто отвлекается на свои мысли. Но она также сказала, что он обладает высоким интеллектом, чуть ли не гениальным, и рисует как никто другой прежде. Но препараты, которые должны были помочь ему с усидчивостью и сосредоточенностью в школе, делали его медлительным, вялым, а его картины – мрачными и пугающими. Кэтлин Райт решила, что перестанет давать ему лекарства.

«Из-за них он похож на зомби, – подслушала я. – Уж лучше я попытаю счастья с непоседой, который не может перестать рисовать. В мое время это не считалось чем-то постыдным».

Как по мне, прозвище «зомби» звучало предпочтительнее. При всей его красоте Моисей Райт все равно навевал страх. Он напоминал мне хищную кошку: поджарое тело, бронзовая кожа, причудливые светлые глаза. Гибкий, тихий, опасный. Зомби, на худой конец, неповоротливы. Дикие кошки же нападают стремительно. Уживаться с Моисеем Райтом было все равно что дружить с пантерой, и я восхищалась решимостью этой пожилой дамы. Откровенно говоря, никого храбрее нее я не встречала.

Поскольку во всем нашем городке было всего две девочки моего возраста, я нередко чувствовала себя одиноко – в частности потому, что, в отличие от меня, ни одна из них не интересовалась лошадьми и родео. Наши дружеские отношения ограничивались тем, что мы здоровались при встрече и сидели рядом во время церковных служб, но скучные летние деньки коротали по отдельности.

То лето выдалось особенно жарким. Это мне хорошо запомнилось. В тот год весна была самой засушливой за всю историю, что привело к лесным пожарам по всему западу. Фермеры молились о дожде, а из-за расшатанных нервов и сверхвысокой температуры люди становились вспыльчивыми и несдержанными. А еще по центральным округам Юты начали один за другим пропадать люди. Исчезли две девушки из разных городов, хотя считалось, что одна сбежала со своим парнем, а вторая была почти совершеннолетней и из неблагополучной семьи. Все просто предположили, что они целы и здоровы, но за последние десять-пятнадцать лет уже случалось несколько подобных исчезновений, которые так и остались нераскрытыми. Из-за этого родители были на взводе и следили пристальнее за своими детьми. Мои не являлись исключением.

Я становилась все более неугомонной и вздорной. Мне не терпелось поскорее покончить с обучением и зажить в свое удовольствие. Я мечтала выступать на родео – в скачках вокруг бочек[1], – о том, как прицеплю конный фургон к своей машине и отправлюсь на гастроли в поисках свободы. Только я, мои лошади, куча побед за спиной и открытая дорога впереди. Как же мне этого хотелось! Но мне семнадцать, и, памятуя о пропавших девушках, родители ни за что бы не отпустили меня одну, а самим везти меня не было времени. Они пообещали обсудить эту тему всерьез, когда я окончу школу и стану совершеннолетней. Но конец учебного года был так далеко, а впереди простиралось только сухое, как пустыня, лето. Я изнывала от жажды по новым ощущениям. Может, в этом все и дело. Может, именно поэтому я зашла слишком далеко, прыгнула выше собственной головы.

В чем бы ни крылась причина, переезд Моисея в Леван был для меня как глоток свежей воды – холодной, глубокой, непредсказуемой и, как тот пруд в каньоне, опасной, поскольку никогда не знаешь, что кроется на глубине. Но, как обычно, я окунулась в нее с головой, несмотря на все запреты. Вот только на сей раз я пошла на дно.

– На что уставился? – дерзко спросила я, наконец давая Моисею то, чего, как мне казалось, он хотел – моего внимания.

Все приемные дети упивались им, словно оно для них так же необходимо, как воздух. Как же меня это бесило! Не потому, что они требовали внимания от моих родителей, а потому, что им хотелось его и от меня. Я же предпочитала уединяться с лошадьми. Они, в отличие от всех остальных, не были навязчивыми до скрежета зубов. А теперь и Моисей вторгся в мою конюшню и прервал наше время с Сакеттом и Лакки, выкачивая весь воздух из помещения, как все приемные дети.

Кэтлин Райт попросила родителей найти Моисею какое-нибудь полезное применение на ферме, чтобы он исчерпал хоть часть своей неуемной энергии, накопившейся после того, как он перестал пить таблетки. К примеру, вычистить стойла, прополоть сад, подстричь газон, покормить кур – что угодно, лишь бы загрузить его на все лето и учебный год, если все пойдет по плану. Обычно этим занималась я и с радостью согласилась бы на руку помощи. Но папа подыскал Моисею другие задачи, и он исправно их выполнял – настолько, что список дел по хозяйству уже подходил к концу. Занять его на все лето оказалось попросту невозможно.

По всей видимости, папа также поручил ему убраться в конюшне, и все утро Моисей как безумный укладывал тюки сена и подметал. Я даже не знала, радоваться мне или печалиться. Особенно, когда он внезапно замер, опустив руки, и уставился в одну точку. Не на меня. Он смотрел мне за плечо, округлив свои звериные желто-зеленые глаза. Парень стоял совершенно неподвижно, чего я раньше за ним не замечала – ни разу с момента его приезда. Моисей проигнорировал мой вопрос и просто сжимал и разжимал пальцы, как если бы пытался улучшить кровообращение. Я тоже частенько так делала, когда забывала перчатки и подолгу ждала автобус на остановке. Но вряд ли он мог замерзнуть в середине необычайно жаркого июня.

– МОИСЕЙ! – рявкнула я, пытаясь привести парня в чувства.

Кто его знает, вдруг в следующую секунду он начнет биться в конвульсиях на полу, и мне придется делать ему искусственное дыхание или что-то подобное? От мысли о соприкосновении наших губ в моем животе что-то странно затрепетало. Я представила, каково будет прильнуть к нему, – пусть и для того, чтобы просто вдохнуть в него воздух. Он был недурен собой. В животе снова что-то заворошилось – причудливое, но не неприятное ощущение. Моисей был по-своему красив – не такой, как все, особенно со своими волчьими глазами. И нужно отдать должное – эта экзотичность была ему к лицу. Он выглядел круто. Жаль, что это ломкая красота…

Родители использовали лошадей для терапии с проблемными детьми. Более того, их программа стала всемирно известной из-за метода невербального общения – ну, знаете, поскольку лошади не разговаривают. Это их коронная рекламная фразочка, которая должна расположить и вызвать улыбку у потенциальных клиентов. Лошади не разговаривают, но порой и дети не могут прибегнуть к словам, и иппотерапия – модное название установления контакта с лошадью, чтобы посредством наблюдения за ней понять самого себя, – их основное средство заработка. Ну и еще мой папа ветеринар, и в будущем я хотела бы пойти по его стопам. Наши лошади хорошо натренированы и приучены к детям. Они знают, что должны вести себя спокойно при приближении ребенка. Обладают непоколебимым терпением. Позволяют незнакомцам надеть на них уздечку и даже сами закусывают трензель. И когда эти проблемные дети возвращаются к своим семьям или покидают нашу уже совершенно другими людьми, взрослые всегда говорят одно и то же: что эта терапия настоящее «чудо» и «прорыв».