К дому Греты я подошла в хорошем настроении: казалось, нет и не может быть никаких таинственных скрипов в ночном доме, потаённых дверей и прочих необъяснимых вещей. Может быть, повернуть назад, пройтись ещё раз по ароматной тропе? Но здравый смысл подсказывал, что всё это мне не приснилось, а поговорить с фермершей всё-таки стоит.

Грета жила в небольшом одноэтажном доме, который издали напоминал скорее фабрику или придорожную заправку. Как такового крыльца не было, вместо него вокруг дома тянулась длинная терраса с парой деревянных шезлонгов, изрядно потрёпанных временем и непогодой. День был, и хозяйка дома была полностью погружена в работу.

Издали было видно, как женщина, активно жестикулируя, что-то объясняет своим работникам. Как обычно, в будний день на ней был рабочий комбинезон с кучей карманов, откуда торчали ключи и отвёртки. Меня она заметила не сразу: несколько минут я оставалась незамеченной в тени куста акации. После смерти родителей Греты ферма была полуразрушена и требовала твёрдой руки. Грета явно была хорошей управляющей, ферма за последние годы поднялась с колен и даже почти процветала. Тут и там ходили конюхи, садовники и другие работники. Всё крутилось и функционировало, как хорошо отлаженный механизм.

– Ну как так можно! – возмущалась Грета. – Ты что же, совсем не видишь, что это больной саженец. Его только в мусор, иначе проблем не оберёшься, он потом весь сад погубит. И тогда влетит нам с тобой от клиентов. Всё самой нужно контролировать, не положиться на вас!

Грета разбушевалась не на шутку, и я даже понимала её. В одиночку она подняла ферму, наладила производство, к ней обращались за саженцами для сада, и сделать всё в лучшем виде было для неё делом чести. Улучив момент затишья, я вышла из своего убежища и поздоровалась с хозяйкой. Удивительно и приятно, но Грета мне очень обрадовалась, лицо её просветлело:

– Анна! Здравствуй! Ты уж извини за эту сцену. Никакого терпения не хватает с этими лентяями. Пойдём-ка в дом, у меня есть на редкость вкусное варенье, сама варила в том году.

Пока Грета готовила чай и тосты, у меня было время рассмотреть её жилище. Всё было очень просто, сквозило во всём очарование уединённой деревенской жизни. Деревянный рубленый стол, домотканые дорожки в прихожей, плетёное кресло. Грета не была замужем и не имела детей, зато вложила всю себя в развитие фермы и воспитание двух племянников. Они приезжали к ней летом и, по её словам, за пару недель превращались из замученных и избалованных дошколят в упитанных и – воспитанных – пупсов. В последнем я почему-то ничуть не сомневалась.

За чаем Грета внимательно выслушала мой рассказ и надолго замолчала. Лицо её приобрело озабоченное выражение:

– Я надеялась, что это не вскроется. Наивно было с моей стороны, но я хотя бы попыталась. Мне следует извиниться: я сознательно не рассказала тебе эту историю и пойму, если ты решишь уехать, – она взглянула на меня сквозь свои двойные очки. У Греты была привычка носить сразу двое очков, она говорила, что только так видит всё чётко. Из-за этого лицо её принимало весьма комичное и обеспокоенное выражение одновременно. – Сейчас я всё расскажу, а уж после ты сама решишь, как тебе поступить. Только налью ещё чаю: это долгая история.

И Грета рассказала мне длинную историю, а я передам её вам.

Пятьдесят лет назад в доме на холме поселилась семейная пара с девочкой лет восьми. Родители работали в городе, и девочка подолгу оставалась одна, если не считать пожилой кухарки, которая за ней иногда присматривала. Городок был спокойный, все друг друга знали, а потому родители девочки могли спокойно уезжать на целый день. Детей в округе было много, и дочке было, с кем поиграть. Правда, она была не слишком общительна. Нет, вы ничего не подумайте, она была обычным ребёнком и так же играла в догонялки и прятки, в дочки-матери с соседской девочкой. Но больше всего любила читать или рисовать в одиночестве.

Лето в тот год выдалось жаркое, почти без дождей, и сено золотистыми снопами уже стояло в полях. Солнце во всю сверкало на ярко-голубом небе, несмотря на то, что не за горами был сентябрь. Никто уже и не ждал дождей, поэтому раскаты грома вдалеке стали настоящей неожиданностью. Сначала гром доносился глухими раскатами с горизонта, а затем небо резко потемнело, и началась гроза.

Моя новая знакомая вновь замолчала и пристально смотрела в окно. Тучи на горизонте были уже совсем тёмными, и мне показалось, что я смотрю фильм или книжку с поразительно красочными иллюстрациями к рассказу. Удивительно, ведь ничего не предвещало дождя. Заставив себя оторваться от вида за окном, Грета продолжила:

– В тот вечер буря была сильная. Ветер гнул деревья, листья летали вперемешку с мусором. Все старожилы уж очень хорошо тот день запомнили, потому что ни до, ни после такой грозы не случалось. Казалось, того и гляди, крышу сорвёт. В доме на холме девочка, как назло, была одна, родители должны были вот-вот вернуться, поэтому кухарка ушла пораньше. Только по всему выходит, что из-за непогоды они – родители-то – задержались, а дочка их так одна и сидела, в грозу-то. Натерпелась, бедная.

Мимо дома в тот вечер как раз проезжал мальчик-почтальон. Он-то и был последним, кто видел её. Вокруг было уже темно из-за туч, а в доме горел свет, и силуэт девочки чётко вырисовывался на его фоне. Потом сверкнула молния, да такая, что мальчик зажмурился и в испуге поспешил на своём велосипеде домой. Позже оказалось, что молния как раз в дом ударила и не раз, всю электропроводку вывела из строя, хорошо, что пожара не случилось.

Ранним утром вернулись родители, но девочки нигде не было. Подняли на уши всю округу, полицию, перевернули весь дом, а ребёнка не нашли. Только в кабинете отца, рядом с обуглившейся лампой нашли детскую книжку, её любимую. В рабочем кресле отца девочка любила читать. Больше её никто никогда не видел.

Теперь и я внимательно смотрела в небо и словно наяву увидела, как маленькая девочка стоит в проёме двери, вокруг бушует буря, чёрное небо с рваными тучами. Тут и там небосвод озаряется яркими всполохами молний. Охрипшим голосом я спросила:

– А как её звали?

– Кэти. И дом этот с той поры у нас зовётся «Домик Кэти». Конечно, потом расследование было: думали, украл кто. А кому красть-то? Да ещё в такую бурю. Всю округу обыскали, да куда там, всё без толку, как в воду канула. Да и дверь, дверь-то, – Грета взволнованно тыкала пальцем в сторону своей входной двери, – закрыта была изнутри!

– А кухарка? Может, она что-то знала?

– Нет, – Грета покачала головой. – Она в тот день раньше ушла, думала, хозяева скоро вернутся, а оно вон как вышло.

И правда, история вырисовывалась странная и мрачноватая. Очень жаль было эту Кэти. Куда она, в самом деле, могла деться? Я даже оглянулась.

Моя знакомая решила добавить:

– Если вдруг передумаешь, только завтра сможешь съехать, сегодня уже в город ничего не идёт.

После этой истории родители девочки уехали, и дом опустел на долгие годы. Только спустя лет тридцать его слегка отремонтировали и стали сдавать в аренду, но и тут не всё гладко получалось. Приезжие частенько съезжали через неделю-другую. Говорили, будто в комнатах ни с того, ни с сего зажигался свет, и по всему дому по ночам раздавались непонятные шорохи!

Я рассказала Грете о недавних событиях в доме и о том, что видела девочку, но её это не особо удивило.

– Однажды остановился там один нервный профессор, так он тоже заявил, будто видел девочку. Он, дескать, ночью отправился на кухню воды попить, а в коридоре – она. Нет, не в белом и на привидение не похожа. Представляешь, говорит: стоит перед ним, словно как и не видит его, а сама смотрит по сторонам, будто место ей незнакомое. Постояла так и пропала, как туман. Но даже если и она это была (упокой, Господь, её душу), то никому зла не сделала.

Спорить я не стала, а на обратном пути задумалась об этой истории. Как же тяжело было родителям Кэти. Сколько раз, должно быть, прокручивали они в своей голове, что бы было, если успеть. Если оставить в тот день все дела на работе и вернуться до грозы. Может быть, они даже что-то чувствовали в тот самый момент, но не прислушались к своему сердцу. Как бы то ни было, а случилось то, что случилось, и теперь я имею к этому непосредственное отношение.