Татьяна полезла под нары и в темноте на земляном полу завозилась из стороны в сторону, поддевая снизу горбом колотые доски широченных нар:

– Миша, миша, мишенька! Иди сюда, милый мой! Где же ты?.. Дайте спички… Не видно…

Ей зажгли несколько лучин, приготовленных Андреем из сухого кедрового полена. Пламя осветило фосфорические глазки забившегося в дальний угол медвежонка. Татьяна взорвалась:

– Ух, куда забрался! Я же не могу туда пролезть! Наташка! Ты маленькая – достань чертенка!

Но девочка тоже взбунтовалась:

– Твой медвежонок – ты и лезь!

Татьяна зло скрипнула зубами, но делать нечего, стала продвигаться под нарами, собирая на одежду накопившуюся пыль. Добравшись до медвежонка, девушка протянула руку и хотела схватить звереныша за загривок. Неожиданный резкий выпад, четкое лязганье зубов и грозное ворчание остановили и испугали. Татьяна едва успела убрать руку от острых клыков. Глаза медвежонка налились кровью, маленькая пасть оскалилась, а шерсть на загривке вздыбилась. Было ясно, что звереныш приготовился к защите. Зверь есть зверь, и его поведение непредсказуемо, как горный ветер, меняющийся в любую минуту. И тем более непредсказуемо, если это медведь. Пусть он будет совсем несмышленым, но все же это медведь!

– Кусается, собака! Ну его к лешему! Надо – сам вылезет.

А за стенами избушки никаких бликов от костра. Огонь давно погас, и от всемогущего благодетеля остались лишь едва курящиеся головешки, дым от которых изредка наносил на избу стелющийся ветер-низовик.

– А посуда не мыта и не прибрана… – вспомнила Аня.

– И сахар с хлебом на столе лежит… Дождик пойдет – намочит… – с грустью добавила Маша.

Прошло совсем немного времени, какие-то минуты, а в избушке уже властвовало царство сна и покоя. В кромешной темноте слышались легкие вздохи и негромкое посапывание девяти усталых душ.

Как не хотелось Маше в этом году вновь оказаться в бригаде девчат – сборщиц черемши! Она ни за что не хотела идти в тайгу на далекий Пыхтун. Ей хватило прошлых лет, когда она три сезона жаркого июня провела на заготовке «второго» хлеба для старательской артели.

Казалось бы, чего проще – собирай в охапку повсеместно растущую друг на друге зеленку и подноси к общей куче. Работа несложная, нетрудная, не требует ответственности. Но однообразный процесс, длящийся от зари до зари в течение недели, ежеминутные поклоны к земле до боли в пояснице кажутся такими нудными и утомительными, что могут отвратить от подобного мероприятия кого угодно. Уже на третий день злосчастная черемша измотает, вытянет и заберет девичью силушку так, что к закату едва добираешься до нар охотничьего зимовья и проваливаешься в глубокий, беспробудный сон.

Но на очередном собрании старателей Крестовоздвиженского прииска Маша узнала, что старшим над девчатами назначен Андрей, поэтому сразу засобиралась в «турпоход».

Маше нравился Андрей. Нравились его не по возрасту строгие черты лица, ясный, открытый взгляд голубых глаз, приветливая улыбка, спокойная, размеренная речь, его маленькие, аккуратно подстриженные стрелочки усов. Но особенно ей нравились его волосы: золотистые, вьющиеся. И все же от него веяло какой-то необъяснимой нежностью и теплотой. Широкие плечи, жилистые, натруженные тяжелой работой мозолистые руки, смуглое от солнца и таежного воздуха лицо придавали ему мужественный вид. При случайных встречах с девушкой он «грозно» стрелял глазами, приостанавливался и как-то особенно приветствовал:

– Здравствуй, Машенька.

У девушки захватывало дух, останавливалось сердце. Она краснела до кончиков ушей и, выдавив что-нибудь невразумительное в ответ, бежала прочь. А Андрей смотрел ей вслед, чему-то улыбался и шел дальше по своим делам.

Андрей был потомственным охотником из небезызвестного и уважаемого в Чибижеке рода К-вых. Он, как отец и два его дядьки, большую часть жизни проводил в тайге. Летом со сверстниками развозил на лошадях по приискам продукты, в поисках золотых жил наравне с мужиками бил шурфы, копал канавы, крутил вороток и отмывал в ледяных водах таежных речушек золотоносный песок. В межсезонье, в короткое от работы время, промышлял зверя и провел в юркой долбленке не одну ночь с режевкой, вылавливая из красавицы Шиндры килограммовых черноспинных хариусов. А ранней осенью, едва с берез облетали последние желтые листочки, вот уже второй год Андрей уходил на зимовку к далекому, дикому Тугурсуку, где с собаками, с обметом добывал редких соболей.

Во время отсутствия Андрея Маша не находила себе места. Она ждала, хотя сама не знала чего. Сколько бессонных ночей провела девушка в думах об Андрее, в мечтах и надеждах о будущем! Об этом ведают только сама Маша, орошенная слезами подушка да неизменная ночная спутница – бледнолицая луна. Она всегда мечтала, что все будет по-другому, когда вернется Андрей. Маша не раз представляла себе эту встречу, настраивалась на откровенный разговор, выучила наизусть все слова, что скажет ему. Девушка решила, что скажет о своей любви первой, а там будь что будет.

Проходило время. Андрей возвращался. Но при первой случайной встрече на улице, едва завидев его, встретившись с ним взглядом, Маша терялась и забывала обо всем, на что долгие дни набиралась решимости.

Догадывался ли Андрей, что она любит его? Об этом Маша не знала. Ну живет рядом какая-то девчушка, ну краснеет при встрече, ну избегает его. Что здесь такого? Зачем ему какая-то низкорослая, незавидная Маша, если рядом красавица, которая оказывает ему явные знаки внимания?

С красотой Тани не сравнится никто во всем Чибижеке. Высока, стройна. Черные, словно воронье крыло, волосы, заплетенные в толстую косу, перекинуты через плечо и свисают до бедер. Густые брови подобны скачущей по камням норке. Пушистые ресницы – что ость из беличьего хвоста. Зубы – что жемчуг. Ровненькие, белосахарные. Большие карие глаза тянут магнитом, завораживают и заколдовывают. Вполне естественно, что такая красота не остается без внимания. За Таней ухлестывают многие парни из деревни, да и старатели не проходят мимо, очарованные красотой девушки.

Маша много раз смотрела в зеркало на свое лицо, в котором, как она считала, не было ничего интересного. Простые голубые глаза. Выгоревшие на солнце русые волосы собирались жидковатой косичкой и едва доставали до пояса. Ресницы белые, редкие и короткие, а брови негустые и хуже, чем у всех девчонок в поселке. Единственное, что может привлечь, так это улыбка. Приветливая, чистосердечная и добрая. Даже мать Маши говорила, что за такую улыбку кто-нибудь свернет горы. Кто-нибудь, но не Андрей… Разве можно полюбить человека только за одну улыбку?

Таня и Маша были самыми близкими подругами. С раннего детства они постоянно вместе. Делили тряпичные куклы, играли в прятки, салки и доверяли друг другу заветные секреты. На зависть окружающим, девочки практически никогда не ссорились, хотя и имели совершенно противоположные характеры. Объяснялось это тем, что покладистая и уравновешенная Маша всегда и во всем уступала норовистой и высокомерной Тане, соглашаясь с подругой даже тогда, когда та была не права.

В пятнадцать лет кто-то впервые сказал Тане, что она очень красива. Девушка возгордилась и неузнаваемо переменила отношение к подруге, все еще остававшейся простой босоногой девчонкой с крысиным хвостиком за спиной. Не было дня, чтобы Татьяна как бы случайно не подчеркнула свое превосходство. Маша обиды не показывала, держала накопившуюся горечь в своем сердце. С обидой пришли недоверие и отчуждение. Девушки все еще оставались подругами, но отношения уже не были прежними. Маша замкнулась и больше не доверяла подруге своих тайн. Одной из таких тайн был Андрей.

Впрочем, Татьяна не хотела замечать отчуждения и старалась быть всегда рядом с Машей, может быть, так она подчеркивала свое превосходство. И свои секреты, как прежде, доверяла подруге.

Таня любила вспоминать о заезжем инженере Федоре, таком красивом, уважительном, предупредительном и удалом. Только Маше Таня рассказала о том, как поздними вечерами прошлого августа она тайком бегала в Рабочий поселок, как на сеновале у бабки Маланьи произошло в первый раз таинство близости с Федором. Это событие Татьяна восприняла как вполне нормальное явление и отнеслась к происшедшему с необычайной легкостью, как будто выбросила на помойку давно увядший цветок.