Она выхватила своего вопящего младенца из люльки как раз в тот момент, когда над ним завис трепещущий кленовый лист, и прижала его к груди. Кленовый лист вынужден был броситься к следующей люльке, где сачок Мастера Паукка попытался накрыть его и промахнулся.

– Он умалишенный, – сказала мать в следующей кровати. – Вызовите помощь.

– Уже, – сказала мать в кровати напротив. – Я позвонила дважды.

– Бесполезно! – сказали несколько матерей.

И несколько матерей закричали на Мастера Паукка, чтобы он убирался, иначе они подадут на него в суд.

Тем временем души одна за другой ускользали от Мастера Паукка и исчезали в младенцах. Остались всего две: самая старая и самая новая. Самый старый лист по-прежнему оставался чахлым, хотя и немного подрос, но он явно был растерян и слаб. Все его попытки проникнуть в младенцев были робкими и медлительными, и каждый раз, когда к нему несся сачок Мастера Паукка, он был способен только трепыхнуться обратно к потолку, где завис самый новый и самый большой лист, возможно, пытаясь подсказать старому листу, что делать.

Старая душа снова робко спустилась, когда Кот и Тонино бросились помочь ей. Мастер Паукк ринулся назад поймать ее. Но затормозил до полной остановки, когда дверь палаты с грохотом раскрылась и приводящий в трепет голос спросил:

– И что, скажите на милость, всё это значит?

Это была настоятельница. Они бы поняли, кто она такая, не будь даже громадного накрахмаленного головного убора, строгости темно-синего одеяния, большого серебряного креста, висевшего на груди, или ее шести футов роста. Это было просто очевидно. Сила ее личности была такова, что, когда она прошла по палате, почти все младенцы перестали плакать.

Большая душа, которая была Габриэлем де Виттом, поспешно нырнула от потолка и едва успела исчезнуть в единственном еще плачущем ребенке. Матери, которые сидели, торопливо легли обратно, а та, которая взяла своего ребенка на руки, виновато сунула его обратно в люльку и тоже легла. Кот и Тонино, чувствуя себя такими же виноватыми, как остальные, замерли и постарались сделать вид, будто навещают новорожденного брата или сестру. Плоский рот Мастера Паукка распахнулся, как если бы настоятельница наложила на него чары. Но Кот не думал, что это магия. Когда холодный взгляд настоятельницы прошелся по нему, он понял: дело только в силе личности. Ему захотелось провалиться сквозь пол.

– Я не желаю знать, что вы здесь делаете, любезный, – сказала настоятельница Мастеру Паукку. – Я просто хочу, чтобы вы забрали свой сачок и своих грязных уличных мальчишек и ушли. Немедленно.

– Очень хорошо, мэм, – раболепно склонился Мастер Паукк.

Его волосатое обезьянье лицо виновато скривилось. На мгновение показалось, что он сделает то, что велено, и уйдет. Но чахлая растерянная старая душа, которая несчастно зависла наверху у потолка, внезапно решила, что у настоятельницы она будет в безопасности. Она спустилась трепещущей спиралью и приземлилась на ее громадный головной убор, где удобно устроилась, хрупкая и дрожащая, на самом высоком накрахмаленном кончике. Мастер Паукк пристально уставился на нее круглыми обезьяньими глазами.

– Уходите, любезный, – велела настоятельница.

Лицо Мастера Паукка съежилось.

– Я получу хотя бы эту, – услышал Кот его бормотание, и он совершил один из своих бросающих жестов: – Замри!

Настоятельница моментально застыла неподвижно, как статуя. Большинство младенцев снова начали плакать.

– Хорошо, – сказал Мастер Паукк. – Никогда не одобрял монахинь. Отвратительные религиозные создания.

Он встал на цыпочки, чтобы прихлопнуть сачком сидевшую на насесте старую душу. Но головной убор настоятельницы был слишком высок для него. Он колыхался и дребезжал, когда Мастер Паукк ударял по нему, а сама настоятельница раскачивалась, и вместо того, чтобы прихлопнуть душу, сачок отбросил ее в сторону – в люльку с близнецами. Оба как раз ревели.

Кот видел, как душа с облегчением нырнула, но не заметил, который из близнецов ее получил, поскольку Мастер Паукк сердито оттолкнул его и попытался отцепить люльку от кровати.

– Хотя бы эту я получу! – кричал он. – Я начну всё сначала, но у меня будет одна!

– Не будет! – воскликнула мать близнецов.

Она вылезла из кровати и двинулась на Мастера Паукка. Она была огромной. У нее были огромные руки, словно ими пахали и жали поля, месили тесто и натирали белье во время стирки, пока они не стали сильнее, чем у большинства мужчин. Остальное ее тело скрывалось в широкой белой ночной рубашке с оборками вокруг шеи, а над оборками виднелось на удивление красивое и очень решительное лицо.

Кот глянул на нее и почтительно протянул ей свой сачок, когда она прошагала мимо. Она поблагодарила его кивком и рассеянно перевернула сачок задом-наперед, так что сеть оказалась рядом с рукой.

– Отпустите люльку, – велела она, – иначе я заставлю вас сильно пожалеть.

Мастер Паукк поспешно повесил люльку обратно на кровать и попятился.

– Давайте будем благоразумны, мадам, – сказал он в самой своей слащавой и умиротворяющей манере. – У вас тут два чудесных ребенка. Что, если я дам вам за них золотую монету?

– Никогда в жизни не слышала ничего более отвратительного, – громадная леди размахнулась древком сачка, держа его обеими руками.

Мастер Паукк успел только завопить:

– Тогда две золотые монеты!

Ручка сачка со свистящим треском встретилась с его головой. Шляпа слетела с него, обнажая коричневый скальп с редкими волосами, и он с криком пошатнулся. А потом пошатнулся еще раз и упал на настоятельницу. Кот и Тонино едва успели удержать ее в вертикальном положении, подперев по бокам, когда Мастер Паукк с воем сполз вниз.

И когда он сползал, его обнаженная голова ударилась о серебряный крест, висевший на груди настоятельницы. Раздался странный хрустящий звук, за которым последовал сильный запах. Мастер Паукк весь передернулся и с гулким шлепком рухнул на пол. Кот обнаружил, что смотрит вниз на старое коричневое мертвое существо – настолько высохшее и сморщенное, что оно могло быть мумифицированной обезьяной. Оно выглядело так, словно умерло века назад.

Первым порывом Кота было встревоженно осмотреться в поисках души Мастера Паукка. Он не хотел, чтобы она пробралась в какого-нибудь ребенка. Но, похоже, если у Мастера Паукка и была душа, она ушла давным-давно. Кот ничего не увидел и не почувствовал. Он снова опустил взгляд на коричневое мумифицированное существо и с дрожью подумал: «Если таков злой кудесник, я не хочу быть похожим на это!» И тут он обнаружил, что вспомнил, кто он такой и что он тоже кудесник. И его внезапно настолько поглотили чувства и воспоминания, что он не мог пошевелиться.

Младенцы вокруг плакали во весь голос, а большинство их матерей аплодировали. Мать близнецов сидела на кровати и говорила, что чувствует себя довольно странно.

– Неудивительно! – сказала настоятельница. – Вы прекрасно справились, моя дорогая. Хороший быстрый удар – один из лучших, что я когда-либо видела.

Тонино по другую сторону от настоятельницы сделал то, что, как понял Кот, надо было сделать еще часы назад: закричал во весь свой сильный чистый голос:

– Крестоманси! Крестоманси, явитесь быстрее!

Пронесся порыв теплого воздуха, как от проходящего поезда, а вместе с ним – странный пряный запах из совершенно другой вселенной, и Крестоманси возник в палате почти лицом к лицу с настоятельницей.

Выглядел он крайне странно. По-видимому, на Конклаве Магов требовалось, чтобы Крестоманси был одет в обтягивающую белую блузу до бедер и невероятно мешковатые черные брюки. Из-за этого он казался выше настоятельницы и гораздо тоньше.

– А, матушка Джаниссария, – произнес он. – Добрый вечер. Кажется, мы встречались в прошлом году.

– На канонической конференции, и меня зовут матушка Джастиния, – ответила настоятельница. – Я невероятно рада видеть вас, сэр Кристофер. У нас тут небольшая проблема.