Не столько разум, сколько сердце напомнило ей жуткую сцену в Египте, когда его нашли без сознания в глубинах усыпальницы, его почти безумный поступок. Письменный стол был в образцовом порядке. Ничто не указывало, что Райт был занят какой-либо работой. Книги и рукописи, сложенные аккуратней обычного, лежали стопками справа и слева — Райт не отказался от юношеской привычки самому прибираться на столе. Неужели он провел весь день в кабинете, всего-навсего наводя порядок?

На столе рядом с чернильницей стоял граненый флакончик с водой, а в нем — голубой цветок с острыми листьями, которого Мэри раньше не видела. Мэри поддалась чисто женскому порыву и, не задумываясь, прикрепила цветок к платью. Если этот символ нежного чувства предназначался для какой-то неизвестной соперницы, цветок станет маленькой безобидной местью за уже случившуюся измену или предупредит бесчестное намерение мужа. Мысль об измене колола ее, как могли бы уколоть эти остренькие листья… А если цветок оказался здесь случайно, Райт наверняка не будет иметь ничего против того, что она придаст своему платью слегка экзотический вид с помощью такого украшения. И действительно, цветок был словно нарочно подобран в тон серебристо-синей ткани.

Райт приятно проводил время, беседуя с профессором Ларсеном. Мэри вышла встречать первых гостей.

Внезапно Райт вскочил с места. Выражение его лица странно изменилось. Он быстро подошел к жене и схватил ее за руку. Видно было, как судорожно дергались его губы, как брови дрожали от волнения. Он молниеносно сорвал цветок с платья Мэри — рванул так сильно, что вместе со стеблем отскочила и булавка. Другой рукой до боли сжал руку Мэри. Она легонько вскрикнула.

Не говоря ни слова, Райт направился в кабинет и поставил цветок в воду. Профессор Ларсен смотрел на эту сцену, как зачарованный. Мэри была так испугана, что не успела заплакать от боли.

Не было времени обращаться за разъяснениями, нельзя было делать несчастное лицо — дверь постоянно открывалась, входили все новые гости. Хозяева вынуждены были обмениваться с ними вежливыми словами, не имея возможности даже взглянуть в глаза друг другу.

В понедельник утром, одеваясь и собираясь уйти, Райт сказал Мэри:

— Прости мне вчерашнюю грубость. Я не мог иначе…

Странное оправдание! Мэри не осмелилась спросить, как это понимать. Она испытывала сочувствие к мужу, хотя не смогла бы объяснить, почему. А когда он вышел — ощутила сочувствие к самой себе.

Райт отнес цветок в музей.

В понедельник старик Кранц стоял на Фридрихштрассе и окунал старый сморщенный кусок кожи в жидкость неопределенного цвета.

Райт подошел к нему:

— Можете прервать свою рекламу? Я заплачу вам за потраченное время. Давайте отойдем в сторонку, у меня к вам дело.

Изобретатель-самоучка с радостью согласился.

— С вашей помощью, господин Кранц, я хотел бы провести один эксперимент. Выслушайте меня внимательно… вы можете вернуть человеческому телу, мертвому, высохшему телу, его прижизненную свежесть? По вашему мнению, возможно ли проделать это с мумией? Речь идет о довольно-таки специфическом случае. Я был бы весьма благодарен за ваше согласие им заняться… Понятно, что за свой труд вы получите соответствующий гонорар.

— В прошлый раз вы сказали, что цветку, который вы принесли, три тысячи лет и что вы нашли его в какой-то египетской пирамиде?

— Точнее, в египетской гробнице. Я нашел его в саркофаге той самой мумии, с которой хотел бы провести наш совместный эксперимент. Это совершенно исключительная мумия…

— Я понимаю… Я читал, что мумии клали в щелок.

— Данная мумия — особенная. Процедура была другая. Ее высушили, совсем как тот цветок, которому вы вернули свежесть.

— Я еще никогда не имел дела с мумиями, господин профессор.

— Я вам верю, но мне кажется, что мое предложение не выходит за рамки ваших экспериментов.

— На это потребуется некоторое время…

— Ваше время и все необходимые материалы будут щедро оплачены. Вы назовете свою цену и вопрос будет решен.

Старик помедлил, словно раздумывая, стоит ли брать на себя такое ответственное дело.

— Все это надо очень подробно и спокойно обсудить…

Райт остановил такси и пригласил старика в машину. Они сели на заднее сиденье и уехали.

Во вторник утром к музею подъехало авто. В машину погрузили продолговатый предмет, напоминавший завернутую в полотно колонну. Райт велел расположить этот предмет рядом с собой и осторожно придерживал его руками.

Жилище химика напоминало потайную пещеру контрабандистов. Двор — узкая каминная труба. Изобретатель занимал три комнаты, по всей видимости, отрезанные от большой квартиры. Входная дверь запиралась на цепь, с которой свисал бесформенный кусок железа.

Из коридора шел крепкий запах каких-то кореньев, из кухни пахло застоявшимся и прокисшим отваром — судя по всему, тем же зельем, что побулькивало в банке старика. Комнатка, где Кранц принимал гостей — вероятно, очень редких — служила не только гостиной, но прежде всего спальней.

На подушке не было наволочки, покрывало было так смято, точно на нем кто-то только что спал. Под окном стоял небольшой письменный стол, заваленный грудами бумаг. На столе газовая лампа с абажуром собственного производства. Продавленная софа в углу светила незаделанными прорехами. На этой софе Райт во время первого визита к старику сидел и ждал результатов эксперимента с цветком лотоса.

Большой сверток, привезенный на автомобиле, Райт с Кранцем внесли в дальнюю комнату. Она была просторней остальных. Посередине — обычный деревянный стол, уставленный всевозможными химическими причиндалами, как в сельской аптеке. Кранц собрал все стаканы, колбы и склянки и перенес их на столик под окном. Затем Райт помог ему уложить полотняную колонну на опустевший стол и принялся разрезать ленты и нити, скреплявшие полотно.

Виток за витком, слой за слоем опадали на пол под осторожными руками Райта. Старый химик стоял, охватив себя за плечи скрещенными руками; всякий раз, когда египтолог откладывал в сторону найденные в витках материи амулеты, он что-то бормотал себе под нос и недовольно хмурился.

Но в целом поведение Кранца мало что говорило о его отношении к предстоящей работе. Его глаза скрывались за стеклами очков. Тонкая оправа сливалась с глазницами.

Райт нервничал все больше. Из-под бинтов уже показалась голова и темный треугольник на ней: здесь губы Сатми оставили когда-то прощальный поцелуй.

Последний виток… Райт увидел перед собой темное, высушенное тело Нефрет. Рот и глаза царевны были завязаны. Под ожерельем висел символ жизни, напоминавший крест; на нем было вырезано имя «Сатми».

— А это? — спросил химик, показывая на закрытое лицо.

Райт снял с лица покровы. Между ними находились золотые талисманы искусной работы. Веки застыли в глубоком сне. Губы почти сомкнуты. Зубы, как мертвые жемчужины, матово поблескивали в чуть приоткрытом рту.

Теперь перед ним была Нефрет — та Нефрет, которую искал ночами Сатми и он, Райт…

Химик спокойно наклонился над умершей — для него она была объектом эксперимента. Он обнюхал мумию, ощупал тело и царапнул ногтем кожу. Потом покашлял и приподнял тело, будто оценивая его вес.

— Ладно, попробуем.

— Сколько времени это займет? — тихо спросил Райт.

Химик почесал в затылке и обратил застекленный очками взгляд на молодого ученого:

— Понадобится примерно десять недель, — остановился, задумался и повторил, — да, не менее десяти недель!

— Это же семьдесят дней! Семьдесят дней… — сказал себе Райт, надевая пальто, — совсем как когда-то Суаамон…

Возвращаясь к себе, начал машинально отсчитывать от семидесяти: семьдесят один, семьдесят два…

Лаборатория Кранца была очень примитивна. Он больше думал о возможностях своего изобретения, чем о внешнем виде мастерской и удобствах в работе. Сейчас он понимал, что египетская мумия, хоть и маленькая, все же превышала размерами любые предметы, служившие ему до сих пор для опытов, и что для нее потребуется специальный сосуд.