- Нет, Порфирий, - покачал головой Гордей. - Я заставлять ее не буду. Я не могу неволить женщину, которую люблю. Поэтому я решил, что если Ферида так и не сможет пожертвовать ни религией, ни своей честью, то я завтра же отвезу ее в Черкессию.

- Молодец, Гордей! - с улыбкой отвечал старый разбойник, довольный тем, что его молодой друг принял единственно правильное решение и при любом раскладе поступит благородно. - Эх, видел бы тебя сейчас твой дед! Ей Бог, Ермолай гордился бы тобой...

Ферида не выходила на улицу до самого вечера. Раздираемая мучительными мыслями, она не могла найти себе места и нервно ходила взад-вперед по шатру. В конце концов девушка забилась в самый дальний, темный угол и залилась слезами. Она не заметила, как вошел Гордей. Молодой человек приблизился к возлюбленной, сел на землю рядом с ней и нежно обнял. Сердце парня разрывалось от жалости и любви, и он всеми силами старался успокоить девушку.

- Тише-тише... Не плачь, моя красавица... - приговаривал казак, поглаживая ее угольно-черную голову и крепко прижимая к себе маленькое, сотрясаемое рыданиями тельце.

- Гордей, я... Я люблю тебя... - она сказала это очень тихо, но он ее услышал. Гордей замер и, казалось, даже не дышал, чтобы не спугнуть робкое счастье, которое наконец вплотную приблизилось к ним.

- Гордей, я не могу без тебя, - все тем же полушепотом продолжала Ферида, сдерживая слезы.

- Я тоже, милая. Но почему же ты тогда плачешь? Мы будем счастливы, потому что любим друг друга. Тебе осталось только выбрать, как мы будем жить дальше.

- Любимый, но как же я могу...? - забормотала черкешенка. - Что же мне делать? Что выбрать?

 - Я думаю, тебе надо принять христианство. Во-первых, казаки не принимают какие бы то ни было другие религии. Мусульманка никогда не станет для них своей. Согласись, надо находить общий язык с теми, с кем живешь. И во-вторых, у на когда-нибудь родятся дети. Кем они будут? Христианами или мусульманами? Как мы будем их воспитывать? По Библии или по Корану? Ферида, милая, ты же и сама понимаешь, что нам будет очень тяжело ужиться и с окружающими, и друг с другом, если ты будешь продолжать исповедовать ислам.

- Гордей... Я не могу... - еле слышно пролепетала девушка, дослушав его, - Как... как можно поменять веру? Это же часть тебя, часть твоей жизни. Это все равно что поменять родителей... Я не откажусь от ислама.

- Ладно, - вздохнул Гордей. - В конце концов ты имеешь право сделать такой выбор, и я готов его принять. Конечно, буде непросто, но ради тебя я готов пойти против всей станицы. Клянусь, никто из казаков никогда не попрекнет тебя твоей религией.

- А дети?

- А дети, уж не обессудь, будут христианами. Им жить здесь, в России, а не в Черкессии. Поэтому и воспитывать их мы будем, как казаков.

Ферида молча кивнула.

- Значит, ты выбрала ислам... - продолжал Гордей. - Что ж, тогда тебе придется забыть про свою девичью честь.

Черкешенка вздрогнула. Отказавшись стать его женой, она выбрала для себя роль любовницы. Сердце сжалось в груди Фериды. Каждую ночь Гордей грезился ей во сне, она мечтала о нем и наслаждалась каждым поцелуем с ним. Но мысль, что ей придется стать кем-то вроде наложницы в гареме, вызывало в ней неприязнь и протест.

Во время всего их разговора Гордей нежно обнимал ее за худенькие плечи, но не как любимую женщину, а как маленькую девочку, которую надо успокоить. Сейчас же его объятия стали совсем другими. Молодой человек чувствовал, как его возлюбленная дрожит и сжимается под его руками, вздрагивает даже от самых легких и нежных ласк. На сердце у Гордея было неспокойно. Глубоко в душе атаман понимал, что собирается сделать что-то нехорошее, о чем потом не раз пожалеет. Эти чувства вынуждали его говорить, оправдываться то ли перед ней, то ли перед самим собой, то ли перед каким-то высшим судьей.

- Ферида, милая моя, красавица... Ты же понимаешь, что это нужно. Мы не можем больше жить как прежде. Уже пора на это решиться... Пойми, ведь я это сделаю не просто из-за того, что мне хочется. Без этого нельзя... Ты думай о том, что когда-то это должно будет произойти. Так почему не сейчас? Для нас это единственный шанс остаться вместе... Ты знай, что я люблю тебя и никогда не обижу. Я не сделаю тебе ничего плохого. У меня у самого сердце на части рвется, когда думаю, что могу причинить тебе боль... Ты мне только скажи, что веришь мне, что согласна стать моей...

А Ферида с ужасом понимала, что не согласна. Да, не согласна, несмотря на то что любит его. У девушки хватило сил посмотреть прямо в глаза атаману и сказать:

- Нет, Гордей. Я не стану твоей. Я буду принадлежать только мужу. Иначе я сама себя перестану уважать. Честь - это мое сокровище, которое я никогда не потеряю.

- Значит, ты не готова отказаться ни от религии, ни от чести.

Ферида уверенно кивнула. С виду она оставалась невозмутимой, но сердце ее обливалось кровью: быть может, в этот самый миг она подписывает смертный приговор их любви и готовится собственной рукой перечеркнуть светлое будущее, которое ждало бы их обоих.

- Что ж... - выпуская ее из объятий и отстраняясь, как от чужой, сказал Гордей. - В таком случае тебе придется отказаться от меня.

Черкешенка с немым вопросом во взгляде посмотрела на казака, и он, медленно отходя все дальше и дальше, словно покидая ее навсегда, пояснил тихим спокойным голосом:

- Я решил, что если ты не выберешь ни один из предложенной мной путей, то я отвезу тебя в Черкессию. Там, под крышей отчего дома, ты останешься мусульманкой и сохранишь свою честь, но потеряешь меня... Едем завтра. Будь готова к утру.

Глава 6

С этими словами Гордей вышел из шатра и остановился посреди стана разбойников. Стояла теплая летняя лунная ночь. Небо было усыпано яркими блестками, дул легкий ласкающий ветерок, сверкающий над головой диск освещал раскинувшиеся по обе стороны Кубани зеленые просторы. В округе стояла тишина, только где-то вдали раздавалось нестройное ржание пасущихся на заливных лугах лошадей и визгливый собачий лай. «От кобель сучке песню поет-заливается! Пристрелил бы брехливого, да ствола нет!» - раздраженно подумал атаман и даже сплюнул с досады. К нему подошли двое бравых парней-налетчиков, уже навеселе. Оба тянули то ли «Ой, мороз-мороз!», то ли «Любо, братцы, любо!» Разбойники предложили Гордею выпить за его атаманское здоровье, щедро плеснули водки в стакан и протянули ему. Молодой человек залпом выпил «себе на здоровье». Парни, покачиваясь, побрели каждый в свою палатку, а Гордей смотрел им в след и думал: «К женам идут... А те их ждут, беспокоятся... А она меня не ждет... Она не ждет, а та, другая, ждет... ждет и любит... А я? ... И я...» Атаман с минуту постоял на месте и глубоко дышал полной грудью, стараясь не захмелеть, а потом тряхнул головой, отгоняя мысли о Фериде, и побрел в Малиновку. Он шел на самый край станицы, к той единственной, что могла понять его и утешить, к Акулине.

Казачка не спала. Она, казалось, совсем не удивилась приходу Гордея. Девушка впустила в дом молодого человека и исподтишка внимательно осмотрела его. Рубаха распахнута, волосы взлохмачены, глаза затравленного зверя, понурая голова, за версту разит водкой... С первого взгляда было ясно, что что-то случилось. Усадив атамана за стол и пристроившись рядом с ним на лавке, казачка начала расспрашивать его: