Возможно, мне стоит держать мысли при себе, а не глазеть на нее так, как Патра обычно смотрит на мясные котлеты.
— Вы готовы к туру по Аньяру, Сепора? — беззаботно спрашивает он.
Она улыбается ему, почти лишая способности дышать. Не в первый раз он испытывает благодарность, что сама Сепора не Лингот.
— Да, Ваше Величество.
— Величество и Всезнающего владыку мы должны оставить здесь. Мы лишь слуги короля Сокола, выполняющие сегодня его поручение в городе.
— Всезнающего владыку? — повторяет она, слегка приподнимая брови.
Он смеется. Приятно поддразнивать кого-то, и когда тебя поддразнивают в ответ. Однако Птолем нервно облизывает губы, видя на её лице сомнение.
— Пойдемте, пока Птолем не испустил тут дух, а то придется тащить его тело внутрь.
Он хватает ее за руку и тащит вперед, о чем тут же жалеет. Она мягкая и привлекательная, и, хотя она осторожно высвобождает руку, и смотрит прямо перед собой, он знает, что она тоже что-то почувствовала во время их прикосновения.
Сегодняшний день может оказаться длинным или, по крайней мере, познавательным.
Базар, как обычно, людный. Воздух горячий и сухой, а ветер достаточно сильный, чтобы быть неприятным. Он обсыпает их мелкими крупинками песка. Когда они говорят, песчинки проникают в рот, залетают в глаза, прежде чем они успевают сморгнуть инородные тела и попадают в носы, так, что они чихают на полуслове. Тем не менее, Тарик считает это незначительными неудобствами по сравнению с растущим восторгом, который он испытывает в компании Сепоры. Даже Патра кажется довольной, идя между ними, будто это самое естественное для нее времяпровождение.
Он был бы полным глупцом, если бы лгал самому себе о своем восхищении барышней, когда совершенно ясно, что он ловит каждое её слово, изучает каждую улыбку и явно не потому, что он Лингот.
— Если не Ваше Величество, — шепчет она, когда они приближаются к торговому киоску, — как тогда я должна вас называть?
— Меня зовут Тарик. — говорит он, внезапно испытывая желание услышать, как она произносит его имя.
Какая странная мысль, хотеть, чтобы к нему неофициально обращалась та, кто еще несколько дней назад назвала бы его грубияном, будь у нее такая возможность. Он вспоминает ее ярость, когда ее держали в гареме и чуть не хохочет. Гарем для такого интересного человека, как Сепора был бы скучным.
— И никто вас тут не узнает?
— Конечно, нет. Какое дело может быть у меня — фараона — на базаре, да ещё в такой одежде и без одной точки краски на теле? — всё же он говорит тихо, чтобы его заявление не разнеслось в толпе.
— А Патру?
— Я — королевский слуга, и обеспечиваю кошке Его Величества необходимую прогулку.
— Разве слуги короля ведут себя так самонадеянно, Тарик?
От него не укрывается, как скромно она прикрывает глаза рукой, когда дразнит его. И не пропускает, как непринужденно она произносит его имя, хотя не может решить, проверяет ли она правильность своего произношения или пытается понять, подходит ему это имя или нет. В любом случае, Сепоре легко с ним, несмотря на его звание, положение и ответственность.
Так или иначе, Сепора здесь не с королем Соколом; она здесь с Тариком. И он наслаждается этим гораздо больше, чем следовало бы.
31. СЕПОРА
Я не уверена в том, что делаю. Шучу с королем, словно знаю его с младенчества. Возможно, это потому, что сегодня на нем нет краски, и естественный цвет его кожи, глубокого оливкового цвета, а ресницы более заметны без поводки глаз. И где я думала, что краска тела подчеркивает его мышцы, к удивлению, обнаруживаю, что король на самом деле сложен как воин. Как, скорее всего, был сложен и его отец. По сути, краска скрывала его превосходное телосложение. Но есть и еще кое-что. Он излучает душевное спокойствие и невозмутимость, благодаря которым можно подумать, что он доволен своей судьбой — спокойствие, которое я никогда не замечала в своем отце. Всё же, кажется, в нём есть желание иногда ускользнуть от этой судьбы. Последнее становится очевидным потому, как он обращается с детьми, которые окружили его и спрашивают, не отправил ли король Сокол для них подарки из дворца.
Он снимает кошелек со своего веревочного пояса — обычный мешочек из ткани, перевязанный веревкой — и открывает его, чтобы показать небольшое состояние в золотых монетах. Пока дети визжат, он достает одну монету и поднимает вверх, так, что даже тот, кто прыгает выше всех, не может до неё дотянуться.
— Шшш, а теперь успокойтесь, — говорит он. — Или ветер унес с собой все ваши манеры? Разве вы не заметили, что сегодня я пришел не один?
От детворы исходит невыразимое чувство стыда, и король смеется.
— Что же, не нужно стесняться, маленькие дикари. Это Сепора, и она тоже служанка короля. Она часто будет сопровождать меня, поэтому вам нужно к ней привыкнуть.
Одна из самых маленьких из этой банды выходит вперед, миниатюрная коротко стриженая девчушка без одного верхнего переднего зуба. На ней одето довольно поношенное белое льняное платье, а правую руку плотно обхватывает повязка, которая говорит о том, что она из средних кварталов.
— Вы красивая, — стыдливо сообщает она. — Мне нравятся ваши глаза.
— Спасибо, — говорю я, чувствуя, как жар, который исходит не от жаркого пустынного солнца, согревает щеки.
Король кладет в руку малышки золотую монетку.
— Видите? Разве это так сложно? — он окидывает взглядом собрание, видимо, ожидая еще добровольцев. — Кто-нибудь еще хочет что-нибудь сказать или спросить у Сепоры? — спрашивает король. — У меня есть золотая монета для следующего, кто задаст ей вопрос.
В этот раз вперёд проталкивается мальчик со всеми зубами и двойным подбородком. Его набедренная повязка цвета бледной лаванды, а в пухлую руку врезается серебряная повязка. Она показывает его статус, как члена высшего класса, как объясняла Анку, моя служанка.
— Вы похожи на освобожденных рабов. Вы одна из них?
— Нет, — говорю я. Мне не нравиться его прямота. И тут же я упрекаю себя; если бы мальчика волновали кастовые различия, он бы не играл с детьми из среднего класса. Кара рассказывала, что они не перемешиваются с низшими классами, как они их называют. Но этого ребенка вообще не волнуют классы. Ему все равно, освобожденная я рабыня или нет. Он просто ребенок, который ведёт себя как ребёнок.
— Я из Серубеля, — уже менее грубо говорю я.
— Зачем король послал вас с Тариком? Вы всегда будете приходить вместе?
Король смеется и вручает мальчику золотую монету.
— Король решил, что мне нужна помощь. Как ты думаешь? Мне продолжать её брать с собой?
— Я думаю, вы должны жениться на ней, — говорит первая малышка. — У вас будут красивые дети.
Король взъерошивает ей волосы и подмигивает.
— Я думаю, Сепора слишком умна, чтобы мечтать выйти замуж за такого, как я, — мягко говорит он. — Кто-нибудь еще?
Я пытаюсь представить отца, как он на нашем рынке балует подобную группку детей, и не могу. Он не баловал даже меня, свою плоть и кровь и королевского отпрыска. Я не совсем понимаю, почему я продолжаю сравнивать короля Сокола со своим отцом, но каждый раз, когда я это делаю, мой отец проигрывает. Не то, что бы я когда-нибудь считала его добрым отцом, но быть настолько добрым к одному из своих подданных, он посчитал бы ниже своего достоинства.
Возможно, король играет со мной какую-то игру, чтобы завоевать доверие и выведать, как получить свой драгоценный спекторий. Если бы я только была Линготом, способным разобраться, есть ли тут обман.
Тем не менее, не нужно быть Линготом, чтобы заметить, что дети хорошо знают короля, хотя знают его только как Тарика. Он много раз совершал свои походы сюда еще до того, как я попала в его великий теорийский гарем. Нет, это не интрига, чтобы добиться моего доверия. Это королевский способ развлечься.
Я стараюсь не считать это очаровательным.