Барнс понуро сидел около богато украшенной сияющей разноцветными огоньками ёлки уже, наверное, третий час, разглядывая яркие, шуршащие оберточной бумагой свёртки под ней, переворачивая их, легонько встряхивая, прислушиваясь, надеясь, что среди десятка подписанных коробочек будет одна-единственная специально для него, от самого правильного человека, правильно подписанная — не «для Баки», — правильно упакованная, чтобы даже он не мог распознать, что же там припрятано. Хотя он всегда знал, что там — и это тоже правильно, правильный человек никогда не подводил. Нет, он не был предсказуемым или скучным, как многие новые друзья Стива, просиживающие часами на их кухне, сверлящие подозрительными взглядами — хотя и он бы подозревал бывшего приспешника Гидры.

Но нужного, правильного подарка опять не было. Уже четвёртый год после Бухареста, после… Лагоса, Барнс просиживал часами в рождественское утро под ёлкой, просматривал нераспакованные подарки, все как один ему, «Баки», искал и не находил самый важный, тут же теряя интерес ко всему остальному. Он, наверное, очень расстраивал Стива. Да, какое «наверное», точно расстраивал. Потому как у того на лбу снова появлялась тревожная складка, губы сжимались в линию, и он ластился, обнимал Барнса, как «в старые добрые времена», заглядывал в глаза с немым вопросом и не решался спросить вслух, видимо, боясь услышать ответ.

— Снова не откроешь?

— Прости, — мотнул головой Барнс, занавешиваясь волосами.

Четвёртое Рождество подряд Стив упрямо ставил ёлку в гостиной — хотя Барнсу было определённым образом все равно, не любил он больше Рождество, — наряжал какими-то старыми раритетными игрушками, ярко мигающей гирляндой, обматывал паутиной мишуры и дарил подарки, складывал, как в детстве, под ёлкой: от себя, Мстителей, немногочисленных техников, которые работали в ЩИТе с Барнсом и почему-то считали себя обязанными что-то подарить немногословному суперу с металлической рукой и хмурой физиономией. А Барнс так и не открыл ни один, не смог, не сумел себя пересилить. Потому что так ещё на крохотную вероятность можно было поверить, что проглядел, и он там, завалился где-то под ёлкой — самый правильный и долгожданный подарок.

Барнс и сам не знал, почему был важен именно он.

— Расскажешь?

Стив сел рядом, притянул к себе за плечи, обнимая.

С ним тоже было правильно, по-другому, но правильно. Он был тёплым, знакомо пах, он был Стивом из далекого прошлого, которое всплывало в памяти яркими картинками, рассказывающими о чём-то невероятно важном. Барнс любил его, как только мог любить киборг, недочеловек с наполовину искореженной психикой, без таких необходимых воспоминаний, без чувств, без внятных, понятных ему эмоций, любил всем своим существом, звериным инстинктом собственника, готового растерзать дерзнувшего даже пройтись рядом. Не понимал, что такое любовь, но любил. И поэтому не хотел скрывать ничего, но и заговорить о таком, настолько впервые неправильно личном, никак не получалось. Казалось, язык распухал во рту, не давая выговорить и слова, ворочался, задевая зубы, не позволяя даже вдохнуть полной грудью.

— Это было ещё в Гидре, восемнадцать лет назад, — начал он, почувствовал плечом, как вздрогнул и напрягся Стив, как тяжело выдохнул через плотно сжатые зубы, но не выпустил из объятий, не позволил обернуться, держа крепко.

Это было ещё в Гидре, восемнадцать лет назад, перед самым сочельником, когда на главной базе у непривычного к суете вокруг и к слишком яркому свету Зимнего Солдата зверски болела голова, и он совершенно не знал, куда приткнуться. Он, конечно, знал что такое Рождество, но совершенно не понимал его целесообразности: зачем устраивать такое светопреставление, чему можно так активно радоваться и вообще, почему все друг другу дарят подарки?

— Командир.

Зимний со стоном ткнулся горячим лбом между лопаток Рамлоу, блаженно выдохнул. В тренировочном зале СТРАЙКа всегда было сумрачно и тихо. Не мигали слепящие огоньки, не грохотала включённая на полную громкость — и это в секретной организации, которой по официальным данным и нет больше! — музыка, не сновали ряженые, стремящиеся под шумок потискать на удачу в будущем году легендарное оружие Гидры, которое, между прочим, совершенно не понимало, что от него-то хотят.

— О, я вижу и до тебя докатился праздник, — хмыкнул Рамлоу, развернувшись и окинув Зимнего внимательным взглядом, подцепил ногтем белую клейкую снежинку и отодрал с металлической руки подопечного. — Ты чего вылез из своего логова, отморозок?

— Шумно и ярко, — ответил он, утыкаясь лбом уже в перетянутую ремнями перевязи грудь командира.

— Эти уроды и к тебе ёлку, что ли, поставили? — и дождавшись неуверенного кивка, Рамлоу хмыкнул. — Вот идиоты бессмертные. Ладно, пойдём, отсидишься у меня в кабинете, туда только Пирс без стука сунуться может, а он на банкете, сечёшь?

Зимний был рад, даже счастлив.

В кабинете командира всегда странно и в то же время правильно пахло табаком, какой-то терпкой туалетной водой и… этот запах Зимний, сколько ни старался, никак не мог идентифицировать, а потому привык считать, что так пах сам командир. Зимнему нравилось просиживать вечерами не в своей скудно обставленной, больше похожей на камеру комнате на минус третьем этаже базы, когда выдавались свободные от заданий и крио дни, а именно здесь, на удобном, видавшим лучшие времена диване: наблюдать, как командир ругается вполголоса, по сотому разу переписывая отчёты так, чтобы у всего отряда они сходились до последнего знака препинания, пьёт кофе, курит одну за одной, выпуская в низкий потолок тугие дымные кольца.

Никто из предыдущих кураторов не обращался с Зимним так по-настоящему, будто бы он был одним из своих, таким же бойцом, как и отряд поддержки, живым, мыслящим и, что главное, чувствующим.

— Кофе не предложу, тебе нельзя.

Рамлоу всегда говорил эту фразу и горестно вздыхал, будто бы в кофе был тот самый смысл жизни, заставляющий его самого топтать землю, и командир отчаянно сожалел, что не может поделиться вековой мудростью и чудом со своим подчиненным.

Он и в этот день «не предложил кофе», но, против обыкновения, не уткнулся сразу носом в бумаги, а, закурив, сел напротив, разглядывая Зимнего тем самым прямым взглядом снайпера, под которым и правильно, и неуютно одновременно.

— А, может, тебе бы и стоило со всеми побыть, отпраздновать, так сказать… Или не стоило бы? — Рамлоу склонил голову к правому плечу, перекатив сигарету из одного уголка губ в другой, слишком пристально следя за реакцией подопечного.

— Нет! — взвился Зимний и тут же прикусил внутреннюю сторону щеки, поняв, что выдал себя, раскрылся слишком сильно перед человеком, которого знал едва ли полгода, четыре месяца из которых провёл в криосне.

— Интересно, а ты, оказывается, живой, — хмыкнул Рамлоу, предупреждающе сжав ладонью рукоять шоковой дубинки, будто перед ним сидел плохо обученный тигр, которого по недомыслию все почему-то принимали за игрушечного котёнка.

— Живой. Доложишь? — Зимний не узнавал свой голос, не узнавал самого себя.

В груди всё сковало незнакомым холодом. Не таким, как при заморозке, а живым, ломким, отчаянным. Зимнему было странно бояться, странно, что причиной был человек в несколько десятков раз слабее его, и то, что Зимний не сможет причинить ему вред — не хочет и вряд ли сумеет захотеть.

— А должен?

— Должен, — с сожалением ответил Зимний опустив голову, уже мысленно готовясь усесться в холодное кресло и принять капу из рук своего командира.

— Тогда держи, раз живой.

Зимний неверяще поднял взгляд. Неужто в голосе командира прозвучала мягкая тёплая насмешка, или это только почудилось готовому сдаться сознанию. Рамлоу и правда улыбался, протягивая что-то маленькое, завернутое в серебристую оберточную бумагу и надписью сверху: «Отморозку от папы» — и скалящийся Весёлый Роджер, нарисованный простой чёрной ручкой.

— И что там было?

Стив аккуратно погладил по левому плечу, коснулся губами стыка живой плоти и металла, пуская по телу волну сладкой дрожи.