— Подарок, — ответил Барнс, потянувшись к губам Стива.

И таких подарков было ровно четырнадцать. Всегда в одинаковых, совсем небольших коробочках, плотно обёрнутых серебристой бумагой. И даже когда Зимнего слишком долго не размораживали, он всегда знал, что в их секретном месте найдёт подарок за пропущенные в криосне пару лет.

— И ты ждёшь?

Барнс знал, что Стиву неправильно и непонятно, чувствовал его боль, как свою собственную, понимал, что командира нет, и не злился на Стива, не мог злиться, как никогда не злился на командира.

— Жду…

Он понимал, но продолжал ждать и будет продолжать, наверное, ещё очень долго, несмотря на тоску в глазах того, кого он действительно любит. Барнс ничего не мог с собой поделать, это было сильнее его, как быть человеком оказалось сильнее вбитых Гидрой в Зимнего установок. Потому он и не сказал Стиву, что было в том подарке и где хранил все четырнадцать, потому что это знал только командир.

Ёлку убрали через неделю. Стив самолично припрятал в кладовку вновь не развёрнутые подарки, больше не поднимая эту тему. Хотя Барнс прекрасно знал — в следующем году будет новая яркая остро пахнущая хвоей ёлка, будет гора подарков и тревожное ожидание в глазах Стива, надежда, что хоть сейчас, сегодня…

В дверь позвонили ровно в тот момент, когда последняя коробка с гирляндами отправилась в кладовую.

— Джеймс Барнс? — посыльный окинул изучающим взглядом застывшего в дверях Стива. Тот покачал головой и посторонился. — Распишитесь, — хмуро буркнул посыльный, ткнув в Барнса планшеткой с документами и протянул, — обмерев на мгновение, Барнс всем своим существом подался вперёд, выхватывая то, что так долго ждал — небольшую коробочку, плотно перетянутую серебристой упаковочной бумагой.

«Отморозку от папы».

И Весёлый Роджер, нарисованный обыкновенной чёрной ручкой, немного косоватый, видимо, у командира не совсем ладится с мелкой моторикой, но это был самый правильный подарок, самый личный и настоящий.

Барнс, прижав коробочку к груди, ломанулся в комнату, краем сознания отмечая, что Стив расплатился с курьером и уже встал у Барнса за спиной, внимательно наблюдая, как он подцепил ножом кусок ламината в углу, открывая схрон и доставая оттуда простую металлическую коробку из-под печенья, старую, потертую, с едва различимой картинкой на крышке. Как Барнс аккуратно, дрожащими от волнения руками разворачивает подарок, доставая простой магнитик с какими-то котятами и нацарапанной на обратной стороне надписью: «Папа гордится тобой».

Чуть позже, когда в груди перестанет предательски колоть, когда высохнут совершенно неожиданные слёзы, Барнс обязательно откроет железную коробку из-под печенья, покажет все магнитики — личные, именные, подписанные специально для него, — и расскажет, как и когда они были подарены. Они вместе развернут все подарки, что скопились за четыре года в кладовой. Он поцелует Стива за каждый, даже не им подаренный. Но это потом, а сейчас Барнс сидел, глупо улыбаясь, чувствуя, как в груди разливается тёплым ласковым теплом осознание — командир жив и помнит. Барнс сидел на полу, прижимая к груди бестолковых котят, собирая наконец-то себя из осколков прошлого и настоящего, становясь полностью целым.

Сейчас он любил Стива как никогда в жизни.