Трижды в день дежурный надзиратель раздавал шесть огрызков карандашей и шесть листков бумаги, которую следовало экономить. Трижды в день забирал карандаши сразу после урока. Трижды в день девчонки ждали очередного урока как лучшего в их жизни события. А между занятиями и подготовкой к ним слушали подробные пересказы в лицах заграничных кинофильмов «про любовь» в исполнении артистичной Светы: таких видеокассет у нее дома был целый шкаф!

Не только ругань женщин-заключенных исчезла с территории камеры, но заглох и мат из бесстыжих уст надзирателей. Возможно, это была заслуга именно английского языка, подкрепляемая всеми его литературными авторитетами. А возможно – магия постижения знаний. Но налицо была явная несовместимость фени и how nice of you[14], щедро раздаваемом Ануш старавшимся услужить ей сокамерницам и приносившим карандаши надзирателям. Да надзиратели и сами ждали этих уроков, толпились за зарешеченным оконцем запертой двери, повторяли слова и весело откликались на адресованные девочкам шутки Ануш. Это уже была не Камера номер шесть – это была Английская палата, как ее метко назвал брюхоглазый начальник СИЗО Гагик Погосян.

Теперь уже день проскакивал даже прытче, чем на воле. А заведенному, как в заправском пионерском лагере, распорядку мешали допросы, откуда девчонки возвращались вздрюченные и опустошенные. Потому что следователи легко возвращали их на бренную землю, напоминая, какие увесистые сроки им в принципе можно припаять, если не сдадут всех, кто их, следователей, интересует. И выйдут они на свободу хорошо лопочущими по-английски бабушками. Ануш возвращалась с долгих допросов внешне спокойная, открывала свою любимую книжку, долго смотрела невидящим взглядом, курила, а когда начинала наконец перелистывать и улыбаться тексту, девчонки облегченно вздыхали: отпустило!

Поначалу Ано-Ида была спокойна за себя, так как статьи за проституцию, как говорила Мама Роза, в УК не было. Это означало одно: подержат немного, попугают, порасспрашивают про кого надо и выпустят на волю. Но на волю без волос нельзя, пусть лучше отрастут. Так что лучше перекантоваться тут пару месяцев, постараться угодить толстомордому Погосяну, да и у этой дуры Ануш английскому поучиться. Чего ей не хватало, дуре старой – целых тридцать три года! – сидела бы себе в Москве, ездила в командировки за границу со своим гребаным английским. Дома – солидный муж-профессор, тапочки приносит, как собака. Опять же двенадцатилетняя дочка-отличница есть. Сиди себе и пей чай с готовыми пирожными из дорогого магазина! Так нет, ее, видите ли, взбудоражила независимость Армении. От чего независимость? И кого? Новых говнюков у власти от старых? Ей про них девчонки тако-о-ое рассказывали – черт те что!

Осень 1973 г.

Когда Шварц с Тиграном учились в шестом классе, в школе началась настоящая эпидемия увлечения фехтованием. Шварц давно и прилежно занимался самбо, Тоникян к спорту относился пренебрежительно и предпочитал день-деньской читать посторонние, как выражались педагоги, то есть не вошедшие в школьную программу книги. Но многие мальчишки, а следом за ними и симпатизирующие им девчонки ринулись записываться в новую секцию фехтования. Секцией руководил родившийся в эвакуацию уже в Ереване сын москвичей-химиков Дмитрий Славиков – бывший чемпион Советского Союза, но отныне просто Товарищ Дима.

Славиков преждевременно выбыл из спортивного строя из-за множественных переломов конечностей, полученных во время безобразной драки в московском ресторане. Драка последовала как раз за очередным тостом в процессе обмывания его чемпионской золотой медали. Она же завершила его блестящую спортивную карьеру. Так что отлежавшись в Склифе и переев ударного средства для сращивания костей, варева под названием хаш, добросовестно приносимого из армянского ресторана участливыми друзьями, на медицинскую свободу он вышел с чистой совестью врачей и их рекомендациями найти себе профессиональное занятие, не связанное с большими нагрузками. Так Дима вернулся в Ереван чемпионом Союза и инвалидом, решившим продолжить свою жизнь в спорте в качестве тренера. И открыл секцию фехтования в общеобразовательной школе прямо напротив своего дома.

Мальчишки смотрели Диме в рот, их уши краснели от его резких окриков. Изо дня в день пытаясь повторить демонстрируемые им выпады, они старались заслужить скупую похвалу чемпиона, рассказывали о нем легенды – словом, боготворили. Все они были хорошими ребятами спортивного сложения, добросовестными и дисциплинированными. Но не было в них божьей спортивной искры, какими-то незначительными подробностями в реакции и движениях позволяющей понять: вот он – будущий чемпион! Тогда Дима кинул клич среди малышей, и Тоникян привел своего юркого двоюродного братца – четвероклашку Арама. И Дима понял: вот из такого отменного материала он и сотворит несостоявшегося себя, будущего олимпийского чемпиона. Уже на второй тренировке красавчик Арам был наречен Арамисом и начал свой крутой подъем в карьере непобедимого шпажиста и неисправимого сердцееда.

В восьмом классе он стал встречаться с тихой красивой девочкой из соседней школы. Девочку звали Анушик, и своей кротостью она так не походила на его ретивых фанаток, что заслужила его удивление, перетекшее в нечто щемяще-дразнящее, что большинством определяется как любовь. Конечно, встречаться – это сильно сказано. Просто Анушик терпеливо ждала дома, пока он поздно вечером, обессиленный тренировками, притащится к ее подъезду, свистнет особой трелью из-под балкона, и она опрометью спустится вниз по ступенькам в ожидании по-хозяйски крепкого объятия, веселых пересказов Диминых каламбуров и головокружительного прощального поцелуя. Арамис тренировался даже в праздники и особенно интенсивно – в выходные. Анушик прилежно делала уроки, зубрила неправильные английские глаголы и совсем неправильно мечтала о временах, когда Арамис достаточно натренируется, чтобы отводить ей больше времени.

Когда они окончили школу, Арамис уже был чемпионом Союза среди юниоров, и поступление в физкультурный институт для него было связано только со сложностью выкроить время, чтобы явиться на экзамены. Анушик поступила на иняз, и после зимней сессии товарищ Дима благословил их брак, позволяющий экономить время на свиданиях.

Это была настоящая армянская свадьба с украшенными цветами машинами, хвастливыми гудками на протяжении всего следования нарядного кортежа, толмой, шашлыками, бесконечно сменяемыми закусками, роняющими слезу достаточно молодыми мамами, гордящимися красивой четой усатыми папами, водкой, коньяком, вином, весельчаком тамадой, стройным красавчиком чемпионом-женихом и пронзительно-счастливой невестой. Представитель городского Комитета физкультуры зачитал им официальное поздравление и подарил ключи от будущей квартиры в возводящемся квартале. Но пока им предстояло пожить на крошечной застекленной веранде густонаселенной квартиры, где обитали родители Арамиса, два старших неженатых брата и старенькая бабушка.

Гостей было человек сто. Были даже приглашенные из Москвы и соседних республик. Понятно, что кавором, или посаженым отцом, был товарищ Дима, который был ничуть не меньше героем стола, чем жених с невестой. Расчувствовавшийся Дима даже спел для них, аккомпанируя себе невпопад. «Я-а-аблони в цвету-у-у, како-о-ое чу-у-удо», – выводил он своим неожиданно бархатным баритоном, и перламутровый немецкий аккордеон смотрелся на его могучей груди, как одинокая закусочная тарелочка на просторах пустого обеденного стола. Хорошая была свадьба. И брак был счастливым. А продлился он почти два года.

14 декабря 2004 г., утро

Как и большинство знакомых Шварцу патологоанатомов, судмедэксперт Генрих Альбертович был весельчаком и любителем анекдотов. Постоянная близость к чужой смерти настраивала на бережное отношение к радостям собственного быстротечного бытия. Причины для веселья этот лохматый, где не лысина, крепыш находил повсюду. И не в последнюю очередь – в исследуемых трупах.