– Что на тебя нашло? – Рядом оказалась хозяйка, она обняла Мейкпис сильной рукой, пытаясь удержать.

– О чем ты?

– Медведь! – рявкнула Мейкпис. – Медведь.

Мистрис Белл озадаченно воззрилась на актеров:

– О господи! Значит, ваш танцующий медведь сдох?

– Да, и теперь я не знаю, как заработать на хлеб, – отрезал коротышка. – Это место проклято! Ничего, кроме несчастий! Невидимые дьяволы, спятившие девчонки…

Высокий плюнул кровью в ладонь.

– Эта маленькая шлюшка выбила мне зуб! – воскликнул он, не веря глазам, и окинул Мейкпис убийственным взглядом.

– Вы даже не дождались, пока он умрет, прежде чем вырвать из губы кольцо! – продолжала орать Мейкпис. В голове звенело. В любую секунду мужчины могли наброситься на нее, но ей было все равно. – Неудивительно, что он вернулся! Неудивительно, что разъярен и буйствует! Надеюсь, вы не сможете сбежать! Надеюсь, он вас прикончит!

Теперь уже вопили мужчины, да и хозяйка пыталась всех успокоить, не щадя голоса. Но Мейкпис ничего не слышала за зелено-черным гудением гнева в мозгу. Она с силой дернула табурет, но коротышка потянул его на себя. Мейкпис не стала сопротивляться, наоборот, приподняла табурет и ослабила хватку, так что коротышка получил удар по носу и, взвизгнув от ярости, выпустил табурет и метнулся к прислоненному к его узлу дубовому посоху. Хозяйка бросилась наутек, призывая на помощь, а Мейкпис очутилась лицом к лицу с двумя разозленными окровавленными мужчинами.

Однако их гнев был ничем в сравнении с яростью медведя, вырвавшегося из болот.

Мейкпис первая увидела его. Медведь был дымчато-темной складкой на теле мира, четырехлапой и горбатой, и казался больше, чем на самом деле. Он с пугающей скоростью галопировал по направлению к дерущимся. Его глазки и разверстая пасть казались полупрозрачными дырами.

Столкнувшись с Мейкпис, он сбил ее с ног. Оглушенная ударом, она лежала на земле. Тьма, бывшая медведем, нависла над ней. И все же девочка не сразу поняла, что смотрит в его огромную черную спину. Он стоял между ней и врагами. Словно защищал детеныша.

Сквозь сумрачный силуэт медведя она по-прежнему видела обоих врагов. Они дружно шагнули вперед. Один поднял посох, чтобы ударить Мейкпис. Медведя они не замечали! И не поняли, почему удар не достиг цели: огромная призрачная лапа одним взмахом отбила палку.

Одна только Мейкпис могла видеть медведя. Одна только Мейкпис могла наблюдать, как ярость сжигала зверя, как он с каждым движением растрачивал себя. И когда он ревел безмолвным ревом, призрачные клочья разлетались, словно брызги крови. Бока, казалось, исходили паром. Он исчезал, испарялся и даже не знал об этом.

Мейкпис усилием воли встала на колени. Голова кружилась от медвежьего смрада и песни его ярости в ее крови. Она машинально вытянула руки, обняв буйствовавшую тень. Все, что она хотела в этот момент, – остановить разлетающиеся клочья, удержать медведя и не дать ему растаять, превратиться в ничто.

Ее руки сомкнулись на тьме, и Мейкпис провалилась в эту тьму.

– Она уже много дней в таком состоянии, – раздался голос тети.

Мейкпис не понимала, где находится и почему. Голова раскалывалась и была слишком тяжелой, чтобы попробовать ее приподнять. Окружающий мир казался призрачно-смутным, а голоса долетали словно откуда-то издалека.

– Так больше не может продолжаться, – донесся голос дяди. – Половину времени она лежит здесь как мертвая, а вторую половину… Что говорить, ты ее видела! Скорбь помутила ее рассудок. Мы должны думать о детях! Им небезопасно оставаться с ней!

Мейкпис впервые различила в его голосе нотки страха.

– Что подумают о нас люди, если мы выбросим на улицу свою же кровь? – спросила тетя. – Она наш крест, нам его и нести.

– Мы не единственная ее родня, – возразил дядя.

Последовала пауза, после чего тетя громко вздохнула. Мейкпис почувствовала, как теплые, натруженные руки нежно сжали ее лицо.

– Мейкпис, дитя мое, ты меня слышишь? Твой отец… как его зовут? Маргарет так и не сказала нам. Но ты, конечно, знаешь, верно?

Мейкпис качнула головой.

– Гризхейз, – прошептала она хрипло. – Он живет… в Гризхейзе.

– Я так и знала, – прошептала тетя – голос звучал благоговейно и одновременно торжествующе. – Сэр Питер! Я так и знала.

– Он что-нибудь сделает для нее? – поинтересовался дядя.

– Нет, но сделают родственники, если не хотят, чтобы их имя вываляли в грязи, – твердо заявила тетя. – Вряд ли им будет приятно, если кто-то с такой благородной родословной будет брошен в Бедлам[4], не так ли? Если они ничего не предпримут, я расскажу, куда ее отправят.

Но слова снова рассыпались на звуки. Мейкпис опять погрузилась во мрак.

Следующие несколько дней проплыли мимо, ничем не различаясь, прошли как копье сквозь мутную воду. Родные почти все время держали Мейкпис туго запеленутой в одеяло, как новорожденное дитя. Когда сознание прояснялось, одеяло разворачивали. Но она не понимала, что ей говорили, не слушала приказаний и ничем не могла заниматься. Пошатывалась, спотыкалась, роняла все, что пыталась взять в руки. От аромата пекущихся на кухне пирогов, раньше такого знакомого и привычного, ее тошнило. Запахи жира, свежего мяса, трав стали невыносимыми. Мало того, слепили. И сливались в медвежий смрад, преследовавший ее. Ей никак не удавалось отскрести сырую, теплую вонь его сознания.

Она пробовала вспомнить, что произошло после того, как потянулась к медведю и тьма поглотила ее, но воспоминания становились темным водоворотом. Правда, она, кажется, видела двух бродяг, и они вроде бы орали во весь голос, а их бледные лица были залиты кровью.

У зверей не бывает призраков – по крайней мере, она всегда так думала. Но, очевидно, ошибалась. К этому времени он, возможно, выгорел дотла и превратился в ничто из-за своей жажды мести. Она надеялась, что в конце медведь обрадовался такому повороту. «Возможно, – смутно вертелось у нее в голове, – от сумасшедших призраков зверей можно заразиться лихорадкой».

Она и в самом деле считала, что больна лихорадкой, когда однажды ее привели в большую комнату, где у очага стоял высокий незнакомец в темно-синем камзоле, с большим носом и гривой белоснежных волос. Именно за этим человеком она гналась в вечер мятежа, как за блуждающим огоньком.

Мейкпис уставилась на него, чувствуя, как наполняются слезами глаза.

– Это мастер Кроу, – медленно, осторожно объяснила тетя. – Он приехал забрать тебя в Гризхейз.

– Мой… – Голос по-прежнему был хриплым. – Мой отец…

Тетя неожиданно обняла Мейкпис и коротко, но сильно стиснула.

– Он умер, дитя мое, – прошептала она. – Но его семья сказала, что примет тебя, а Фелмотты присмотрят за тобой лучше, чем я.

С этими словами она поспешила собрать вещи Мейкпис, проливая слезы нежности, беспокойства и облегчения.

– Мы постоянно пеленали ее в одеяло, – пробормотал дядя мистеру Кроу. – Возможно, вы поступите так же, когда она начнет буйствовать. Уж и не знаю, что эти негодяи на постоялом дворе с ней сделали. Думаю, избили до полусмерти, прежде чем кто-то их отогнал.

Мейкпис едет в Гризхейз! В тот последний роковой день она сказала матери, что собирается сделать именно это. Возможно, ей следовало чувствовать себя счастливой или по крайней мере ощутить хотя бы что-то. Но Мейкпис была совершенно разбита и опустошена, словно выеденная яичная скорлупа. Охота за призраком матери привела ее к мертвому медведю. А теперь мистер Кроу, казавшийся ключом к разгадке тайны отца, привел Мейкпис еще к одной могиле.

Священник годами разглагольствовал о конце света, и вот теперь он настал. Мейкпис знала это. Ощущала.

Пока экипаж проносил ее по улицам Поплара, она, все еще ошеломленная, задавалась вопросом, почему не трясется земля, почему звезды не сыплются с небес, подобно спелому инжиру, и почему ей не удается увидеть ангелов или сияющую женщину из видений няни Сьюзан. Пока что она видела лишь сохнущую одежду, слышала грохот тачек и скрежет, с каким отскребали ступеньки. Словно ничего не случилось. И почему-то это было хуже всего.