— Они и раньше… приходили, — с видимым усилием преодолевая себя, начал свой рассказ баронет. — Но я… не хотел. Боялся. Не их — отца. От него ничего не утаишь — рано или поздно узнал бы.
Баронет опять умолк, герцог, видя, как тяжело даётся мальчишке, не привыкшему к душевной близости, откровенность, тоже ничего не сказал, опасаясь спугнуть его.
— Но потом появилась она, и у меня возник другой, куда более сильный повод для страха. — Мальчишка опять прервался, а потом зачастил, будто оправдываясь, а может, просто решившись наконец выговориться. — Я сын от первого брака. Все говорят, что я лицом весь в отца, а характером — в мать. А отец никогда не любил мою мать, ну и меня, соответственно, тоже. Впрочем, меня это не очень волновало — у нас здесь нежности не особо приняты. — Мальчишеский голос сделался хриплым: то ли от волнения, то ли от непривычки к столь долгим беседам. — Отец совсем голову потерял. И твёрдо вознамерился заиметь от неё ребёнка. Он очень старается, — губы баронета тронула тонкая едкая усмешка, не оставлявшая сомнений в том, чей он сын, — но, как видишь, пока что его усилия успехом не увенчались. — Усмешка погасла так же внезапно, как и появилась. — Но он не успокоится, пока не добьётся своего. Мне кажется, он скорее смирится с ребёнком лайи от неё, чем со мной как я есть — от него. И до меня вдруг дошло, что если у него родится сын, то… В общем, я решил, что сын у него родиться не должен. Раз она сразу не зачала, то надежда у меня была, но…
— …но бури случаются регулярно, — задумчиво вставил герцог.
— Вот именно. Поэтому…
— …вместо мачехи ты решил предложить им себя, — докончил за баронета герцог, заметив его смущение.
Мальчишка кивнул.
— Я прибегнул к Праву младшего, — сказал он.
Герцог вопросительно выгнул бровь. Баронет молчал, видимо, решая, стоит ли раскрывать свою тайну, а решившись, сказал:
— Самый младший в роду может всё… — мальчишка густо покраснел, — то есть всех, взять на себя. Тогда никого другого из семьи, неважно, кровный или некровный он родственник, лайи не тронут. Отцу не было смысла приглашать Ловца — они бы к ней даже не прикоснулись.
— Самый младший?
— Ну, условно, разумеется. О младенцах речь не идёт. Чтобы всё сработало, нужно сознательное и добровольное решение — они это чувствуют, — а это предусматривает определённые возрастные ограничения. Получается, самый младший, но не совершеннолетний, который готов к этому.
— А почему непременно несовершеннолетний?
— Всем по вкусу юность, лайи не исключение, — философски заметил баронет. — Если ты понимаешь, о чём я.
Герцог понимал.
— Это древняя традиция, — продолжал баронет. — Настолько древняя, что о ней уже мало кто помнит. Здесь — так точно никто. Даже отец.
— А сам ты откуда узнал?
— В одном древнем магическом манускрипте вычитал. У нас библиотека одна из лучших в королевстве, полно редких книг. Но их здесь по назначению только я использую, — в голосе мальчишки засквозило интеллектуальное превосходство, но он тут же обуздал гордыню и сменил тему: — Я так испугался, когда этот Ловец ко мне прицепился.
Герцог вспомнил движение Ловца, плавное и стремительное одновременно, которым он взял баронета за подбородок и повернул его лицо к свету. Мальчишка дёрнулся, отшатнулся, вспыхнул, вскинулся, но Ловец уже стоял боком к нему, проверяя, стоят ли ножки кушетки в круге рисунков, и возмущение баронета разбилось об это видимое безразличие, как ветер о башню.
— Он сразу всё понял. Я думал, он тут же всё отцу выложит. Но обошлось. — Мальчишка усмехнулся. — Что он, враг себе? Лишать себя заказа. Его наняли для защиты, а не расследования.
Герцог хмыкнул — до него дошло, что происходило с баронетом на пиру на самом деле.
— Так вот почему ты не мог присутствовать на ужине.
Баронет кивнул.
— Всё складывалось как нельзя лучше. Мне ещё нет шестнадцати, поэтому к застольям меня не допускают. Я собирался переждать бурю у себя наверху. — Мальчишка покраснел ещё больше, хотя, казалось бы, куда дальше. — Никто бы ничего не узнал.
— …не появись я со своим приглашением, от которого нельзя отказаться.
— Ну, в общем, да, — кивнул баронет и тут же поспешно поправился: — Но я не жалею. Что всё так обернулось.
Баронет успокоился, и краска с его лица схлынула так же внезапно, как и появилась.
— Расскажи мне о них, — попросил герцог. — Какие они?
— Они… очень сильные. — Высокие скулы баронета вновь порозовели, словно он нечаянно сболтнул лишнее, и он тут же торопливо добавил: — Но главное — с ними очень хорошо. — Баронет мечтательно улыбнулся, и герцог невольно улыбнулся в ответ. — Они… хорошо ко мне относятся. Как отец — к ней. — В мальчишеском голосе засквозили нотки мужской гордости вперемешку с детским хвастовством. — И всегда выбирают только меня!
Герцога осенило: так вот почему лайи обделили его вниманием!
— Это называется любовь, — заметил он.
Теперь порозовели уже баронетовы уши.
— С тобой мне тоже хорошо, — запоздало спохватился он. — Просто…
— …по-другому.
— Да. — Мальчишка явно это сказал, чтобы сменить заметно смущавшую его тему любви, но в его признании не чувствовалось фальши. — «Плоть сладостна», — развил он свою мысль цитатой, украдкой подсмотренной в одном из «запретных» мачехиных романов. — Лайи это тоже понимают — иначе зачем они добивались бы так неистово близости с людьми?
На это возразить было нечего.
— А ты их видишь?
— Да, то есть нет, — баронет запутался. — Это сложно объяснить. Скорее, чувствую. Они… — мальчишка опять замялся, подбирая нужное слово, — радужно-золотистые. Чем-то на тебя похожи, — вконец смутившись, он быстро добавил: — Ну, по ощущениям. Они заботятся обо мне и часто меня навещают — не только в бурю. Просто в такие дни мы…
— …не занимаетесь тем, чем славятся бури, — пришёл баронету на выручку герцог — мальчишка явно испытывал затруднения с облечением телесного опыта в слова. Оно и неудивительно — в этих суровых краях этим привыкли заниматься, а не обсуждать.
— Да. — Баронет опять зарделся. — Им нужна сила стихии, чтобы… чтобы…
— …чтобы «быть сильными», — поддел герцог — его забавляло это редкое сочетание мужской раскрепощённости в постели и почти девичьей стыдливости в беседе.
Баронет кивнул.
— А когда бури нет, мы просто общаемся.
— Они могут разговаривать?!
— Ну, не в прямом смысле. Это, скорее, на уровне ощущений… и вовсе не тех, о которых подумал ты, — быстро добавил баронет, заметив, что губы герцога уже готовы расплыться в похабной ухмылке. — Видения разные, фантазии. После них мне всегда снятся волшебные сны. Даже просыпаться не хочется. Впрочем, — мальчишка тяжко вздохнул, — просыпаться здесь даже после кошмаров не хочется.
— Верю, — герцог сочувственно хмыкнул.
Некоторое время лежали молча.
— Я сегодня уезжаю, — сказал герцог.
— Знаю. — Баронет наверняка ограничился столь скупым ответом, чтобы скрыть свои чувства, но герцог без труда расслышал пробивавшиеся сквозь ломкий юношеский голос нотки грусти. Было приятно. А когда герцогу бывало приятно, ему в голову приходили шальные идеи.
— Я могу забрать тебя с собой. Если хочешь.
Баронет от неожиданности даже дышать перестал, но тут же пришёл в себя, возвращаясь к неприглядной действительности, — закалка в отцовском доме мечтам и надеждам не способствовала.
— Это… невозможно. Отец никогда не согласится.
— У тебя нет выбора. Ты здесь не выживешь.
Баронет некоторое время молчал.
— А это правда… что в столице с этим проще?
— Не проще. Но на это закрывают глаза. Особенно если ты герцог. Или друг герцога, — подмигнул он мальчишке.
— Есть ещё одна причина. — На этот раз баронет даже не пытался скрыть свою грусть.
— Знаю. Твои лайи.
Мальчишка кивнул. Герцог промолчал.
— Отец говорит, — продолжил, будто извиняясь за отказ, баронет, — что в твоих землях бурь не бывает.
