– Как это было?

– Она пригласила сюда жить других людей. Кивавших на каждое ее слово, – ответил папа.

– То есть всей этой толпы раньше здесь не было?

– Не-а.

– И что, они бросили вас ради новых друзей и все такое?

– Не совсем.

– Так в чем проблема? Это их дом и они могут пускать туда пожить кого захотят, так?

– Столько времени прошло… – протянул папа.

– Только не говори, что забыл, в чем дело. Не поверю.

– Не забыл. Просто все… сложно.

– Ну не знаю. Я понимаю, как тяжело, когда твой лучший друг находит новых друзей. Это довольно больно.

– Ага. Но у нас вышло не совсем так.

– А как еще? На ферму Жасмин приехали новые друзья, и они основали коммуну без вас, хотя и прямо через дорогу. Примерно так?

Папа указал в сторону коммуны:

– Этот участок… все это… не принадлежит Жасмин.

– Ого, – ответила я, – а чей тогда участок?

– Жасмин его отдали… отдала твоя мать. – Отдала, значит.

– Взяла и отдала?

– Ну, скорее дала попользоваться.

– То есть даже не продавала? Она просто… Просто сказала «Живи здесь, если хочешь»?

– Ага.

– Вау, – удивилась я. – Значит… Жасмин перестала с вами общаться, когда вы отдали ей дом с участком?

– Типа того.

– Но они с мамой когда-то дружили, так?

– Были лучшими подругами.

– А потом просто перестали дружить?

Папа снова вздохнул:

– Черт, Кексик, это дико длинная история.

– Я очень хочу услышать ее целиком.

– Это… не для твоих ушей. Я знаю, что ты уже взрослая, но ты все равно моя дочка, – вздохнул папа. – Это не то, что надо рассказывать своим детям.

– Может быть, я уже знаю больше, чем ты думаешь. Расскажи уж мне все остальное, а то однажды ты умрешь, а я так и не узнаю правды. Будет фигово. – Папа только уставился на меня. – Так что сделала Жасмин?

– Она… ну, она… Она не… она не смогла… ну…

– Серьезно? Не можешь взять и сказать?

Папа выдохнул:

– Жасмин пыталась отбить меня у твоей матери, – произнес он. – Очень сильно пыталась. – Он поморщился, как будто проглотил тухлую устрицу. – Я неправильно повел себя, – продолжил он, прежде чем я успела о чем-то спросить. – Дарла имела полное право разозлиться.

– Она поэтому?..

– Нет.

– Это было как-то связано?

– Никак?

– Значит, они с Жасмин крупно поссорились? – Мне было немного стыдно выспрашивать, но, с другой стороны, я только что нашла в секретной тетради Дарлы снимки обнаженной Жасмин Блю Хеффнер и мне было интересно, откуда они там взялись.

Папа молчал и всячески давал понять, что разговор окончен. Мне не хотелось злить папу перед уходом и не хотелось его расстраивать. Но эти снимки почему-то разозлили меня.

Папа поставил ноутбук на колени и начал печатать, как будто меня здесь не было. Я разозлилась еще сильнее. Глори О’Брайан версии до выпускного могла бы поставить в микроволновку пирожок с вишней и успокоиться, но Глори О’Брайан с летучей мышью хотела знать правду. Я встала и уперла руки в бедра:

– Это мама ее фотографировала? В девяностые так было принято, да? Ты говорил, что девяностые были странными, потому что люди позировали голыми? – С минуту мой вопрос витал по комнате, не попадая папе в уши, а потом он закрыл лицо ладонями. Я подумала, что он плачет, но тут он взглянул на меня.

– Так, ладно, – сказал он. – Присядь.

Я присела. Папа закрыл ноутбук, скрестил ноги, поморщился от боли в колени и поставил ноги нормально.

– Жасмин дала мне эти фотографии. Я, как идиот, решил не говорить твоей маме, потому что Жасмин была ее лучшей подругой, понимаешь? Хотя лучшие друзья не должны так делать, правда же? А однажды твоя мама нашла снимки.

Я прищурилась:

– Ты держал их у себя?

– Я же сказал, что был полным идиотом, – понурился папа. – Нет, я не разглядывал их. Я спрятал их в уголке студии под сотней других рисунков. Мы, художники… собираем всякие картинки, которые могут пригодиться в работе. Однажды твоя мама копалась в моей куче рисунков и… и наткнулась. Тогда все и полетело к чертям. – Сейчас у папы был больной вид.

– В смысле, ее жизнь или твоя?

– И то, и другое, – ответил папа. – Жасмин пообещала тихо сидеть в коммуне и никогда больше не ходить сюда, если Дарла позволит ей дальше там жить. Она очень долго просила прощения за выходку со снимками, но твоя мать не принимала извинений. От меня тоже.

– Так вот из-за чего она?..

– Нет. Нет, конечно. – Казалось, он повторял это уже три миллиона раз.

– Мы ведь ни разу об этом не говорили, понимаешь? – спросила я. Папа рассеянно кивнул. – Мне всегда было интересно, почему… – Я вовремя остановилась. – Ну, почему мы не уехали или там не выгнали ее? Существовало же решение получше?

– Мы не знали, чем все кончится, – ответил папа. – И никто не знал.

– Я не про это! – Это (сущ.) – менее неприятный синоним слова «суицид». – В смысле, до этого. Почему ты не мог просто выгнать Жасмин и доказать маме, что снимки были просто… ошибкой?

– Там все было сложнее.

– Да?

– Такие вещи так просто не переиграть, – ответил он. – А после смерти Дарлы я бы с радостью выгнал Жасмин, но не смог, потому что вы с Элли дружили с младенчества и я не мог отнять у тебя единственную подругу, когда ты только потеряла маму?

– Жесть, – сказала я, потому что он сказал «единственную подругу». Потому что от его слов две неприятных тайны слились в одну – ужасную.

– Ага.

– Тяжело, наверно, столько лет с ней не разговаривать.

– Не разговаривать с Жасмин легко. Она предпочитает делать вид, что я умер вместе с Дарлой, – ответил папа. – И где ты раскопала эти драные снимки? Надо их выбросить. Ни к чему тебе думать о таком дерьме.

– Пап, следи за языком.

– Я серьезно.

– Хорошо, что ты сказал мне, – я взглянула на папу, и он улыбнулся мне грустной улыбкой. Послание от папы: «Один из его предков однажды убил огромного оленя, прыгнув ему на спину и проткнув его тонкой веткой дерева». Все еще ничего про мое будущее. Ничего про внуков и их роль во Второй Гражданской. Только Megaloceros giganteus. Только кадр, где кто-то сдирает мясо с кости его огромной ноги.

Казалось, мой поезд все еще ехал по путям. Казалось, у него даже тормоза работали. Казалось, я могла вовремя остановить его. Но я уже начинала понимать, что «Зачем люди делают снимки» – это точка невозврата. Я никогда не умела управлять своим мозгом. И не знаю, кто же управлял им все это время. Каждый день это был кто-то новый. Когда Маркус Гленн попросил потрогать его палатку, это был он. Иногда это была Элли – в детстве, когда она все время меняла правила игры, и сейчас, когда она заставила меня выпить прах мумифицированной летучей мыши. Папа всегда контролировать мои мысли – потому что отказывался их контролировать. И теперь я шла среди брошенных машин и машин с пассажирами. Я искала двигатель своего мозга. Я хотела узнать, кто сидит за рулем. Но в глубине души я уже знала, кто.

========== История будущего Глори ОБрайан ==========

Акт о Защите Семьи расползется по стране, как вши по коммуне хиппи. Подобные законы создадут и утвердят в девяти штатах. Эти девять штатов неофициально отделятся от остальной Америки, которая будет считать их жителей сдвинутыми, и будут называть себя Новой Америкой. Произойдет резкий рост обращений за пособием среди одиноких женщин, матерей-одиночек и их детей. Резко возрастет число бездомных женщин и детей. Возрастет число нападений – как избиений, так и изнасилований – на женщин и даже маленьких девочек.

По слухам, какой-то член правительства провозгласит: «Мы вернем себе страну!» (А кто у них ее отобрал? Неужели женщины и дети? Если они и успели прийти ко власти, пока все отвернулись, в других посланиях ничего об этом не было.) Другой член правительства, по слухам, заявит: «Мы дали женщинам двести лет, чтобы открыть себя заново. По-моему, хватит с них». Женщины в журналах и по телевидению будут заявлять, что Новая Америка вернулась в пещеры. Часть из них не будет знать, что говорить и делать, потому что они, сами того не ведая, поддерживали Акт о Защите Семьи до тех самых пор, пока их не выставили с работы.