*****

Этой зимой он редко видел Криспина. Снега выпало невиданно много, а сам Криспин корпел над науками. Отец подыскал ему в городе наставника из университетских и засадил обучаться математике, геометрии, правописанию и прочим премудростям. Когда они всё же увиделись, Криспин пожаловался Ричарду, что это точно был самый паршивый год в его жизни. Он не мог взять в толк, зачем ему тратить время на ученье, если у него будут секретари и управляющие, которые станут вместо него всё подсчитывать и записывать — за что заработал затрещину от отца, разъяснившего, что если Криспин не научится всему этому сам, его проведут в два счета, а поместье пойдет прахом. Тут совсем не то, что с фехтованием — такие дела мастера боятся; не ждут же от него, что он сможет сам подковать лошадь, верно? На следующий год он займется логикой, риторикой и танцами.

— Не поддавайся, — убеждал Криспин Ричарда Сент-Вира. — Не позволяй им учить тебя читать, ни за какие коврижки. А если она надумает, скажи, что слишком занят или еще что-нибудь.

— Скажу, что это вредно для глаз.

— Да что угодно. Это — начало конца, уж ты мне поверь.

Криспин подумывал сбежать, если дела будут совсем плохи. Но не в город — средоточие своего кошмара. Скорее, он возьмет лодку и отправится вверх по реке, если Ричард составит ему компанию.

Ричард сказал, что подумает.

Так они дождались весны.

Весной старику стало получше. Грея дряхлые кости, он часами просиживал рядом с дождевой бочкой, на скамейке у стены, как бобовый побег, что тянется к животворному свету солнца. Он фехтовал с Ричардом во дворе, к ужасу кур, которые потом не неслись неделю. Октавия посетовала было насчет цыплят, а старик разобиделся и заявил, что уйдет. Она не хотела его задеть, но все же рада была снова стать хозяйкой в собственном доме. Однако на следующий год им его не хватало. Октавия корила себя, тем паче что была почти уверена, что он мертв. Он был не вечен, и уже весной выглядел скверно. Ричарда, тем временем, взбудоражила новость, что прибывший из города новый камердинер лорда Тревельяна обучен также и фехтованию.

Ричард давно не рассчитывал на Криспина как на партнера в поединках. Криспин утверждал, что и так сыт ученьем по горло, а если они в кои веки могут провести время вместе, то уж лучше проводить его весело. Не было нужды говорить, что Криспин больше не был равным ему противником (кроме, разве что, рутинных упражнений, которые не вдохновляли и самого Ричарда).

Ричард места себе не находил, изобретая способы подступиться к новому камердинеру. Должен ли он держаться как ни в чем ни бывало и высказать свою просьбу будто невзначай? Или лучше отбросить всякое притворство и просто взмолиться об уроке?

В конце концов, дело решила леди Тревельян. Из-за эпидемии лихорадки мать Криспина вернулась из города на месяц раньше, и теперь изнывала от скуки. Ей-то и пришло в голову устроить фехтовальный поединок на пиру в честь Праздника Урожая.

К тому времени, как об этом дозналась Октавия, Ричард уже с ликованием успел согласиться, и было слишком поздно сетовать, что ее сын, будто какой-то фигляр, станет потешать людей, которым только и дела, что глазеть, как другие тычут друг в друга столовыми ножами-переростками. Пожалуй, и лучше, что поздно — у Октавии было отвратительное чувство, что она становится слишком похожа на свою мать.

И все же Эстер Тревельян могла бы потрудиться заехать с визитом и самолично разъяснить Октавии, что острия мечей будут зачехлены и поединок не продлится до первой крови, как это заведено в городе. А как же материнское сердце? Или леди Тревельян думает, что у нее его нет? Октавия обновила подметки на сапогах Ричарда и снабдила его красивой чистой рубашкой.

В праздничный день Октавия высоко зачесала волосы и заколола их золотыми шпильками, надела свое лучшее платье — не то, в котором сбежала из дому и которое давным-давно разошлось на насущные заплатки, но то, что приберегала на свадьбу, когда бы им с ее бесшабашным любовником ни вздумалось ее устроить: переливчатый и легкий, замысловатый наряд, лет десять как вышедший из моды, сидел на ней по-прежнему безупречно и она казалась в нем сказочной королевой.

Когда она ступила на землю Тревельянов, все взгляды обратились к ней. Деревенский люд, столпившийся вокруг огороженной лентами площадки для поединка, посмеивался, ибо в жизни не видал ничего подобного, но Эстер Тревельян, которая на своем первом балу щеголяла в чем-то весьма похожем, пристально разглядывала мать Ричарда. Глазами отыскав в толпе Криспина, она подозвала его.

— Здесь мать твоего друга, — сказала она. — Сходи за ней и — вежливо, Криспин, — пригласи подойти и сесть с нами.

Этого-то Октавия и опасалась. Ей не хотелось сидеть и пытаться поддерживать беседу с Эстер Тревельян в присутствии мужа Эстер Тревельян или же при его участии. Тем не менее, ей следовало держаться учтиво. Она последовала за Криспином и чинно расположилась в кресле рядом с леди Тревельян, улыбаясь и кивая в ответ на всё, что та ей говорила, — но и только.

Эстер нашла свою гостью очень странной, начисто лишенной обаяния и, как она всегда и подозревала, не способной поддерживать приятную беседу. Однако она постаралась быть любезной. Несомненно, мать Ричарда долгие годы была лишена достойного общества, а сейчас, вероятно, беспокоилась за сына. Взгляд женщины непрестанно блуждал по двору, где были расставлены праздничные столы, и факелы дожидались своего часа вспыхнуть вокруг костра.

Обычно, объясняла Эстер, у ее дорогих друзей Перри поединок начинался после того, как разжигали костры. А предварялось всё ритуальной пляской моррис — танцоров для нее специально привозили из имения на Севере — весьма, весьма волнительное зрелище. Но когда зажигаются костры (и начинаются праздничные возлияния, добавила она про себя), кровь ударяет людям в голову, и им кажется, что в самый раз начать поединок, пока не сгустились сумерки. Она надеется, госпожа Сент-Вир не тревожится. Мастер Торн — камердинер-фехтовальщик — кроток как ягненок, право. Она сама убедится.

Октавия наблюдала, как Ричард и Криспин мотаются по двору, поедая пирожные и яблоки, и швыряясь огрызками в столпившихся поодаль людей. Она была рада, что сын ничуть не нервничает. Чистая рубашка, в которой он уходил из дому, сейчас была безнадежна.

Эстер махнула шелковой лентой людям с рожками — это были охотничьи рожки, чьи надтреснутые, но призывные голоса должны были возвестить о начале поединка. Ричард и мастер Торн выступили друг другу навстречу с противоположных сторон двора.

Мастер Торн двигался с плавным изяществом, какого Октавия не видела с той поры, как покинула город. Он был наряжен — другого слова не подобрать — в зеленый атлас или нечто столь же блестящее, на бриджах — ни морщинки, рубашка — безупречной белизны. Он отложил в сторону куртку и закатал рукава с той тщательностью, с какой шеф-повар украшает торт. На их аккуратные складки было любо-дорого посмотреть. Октавия украдкой взглянула на Ричарда, который и пристально наблюдал за противником, силясь понять, какие уловки тому известны, и в то же время не мог устоять на месте от нетерпения. Последнее было ей хорошо знакомо.

Криспин умолял позволить ему быть секундантом Ричарда, но леди Тревельян запретила — это не приличествовало сыну дома даже на Празднике. Потому, снимая куртку, свой меч Ричард передал лакею. Октавия заметила, как он заколебался на мгновение, но всё же решил оставить рукава рубашки как есть. Затем он и Торн прошли на середину площадки и, отсалютовав друг другу, двинулись по кругу.

Впрочем, дальше полукруга дело не пошло. Ричард сделал выпад и Торн упал. В толпе заохали и захлопали.

— Ну, надо же! — воскликнул Торн. — Я, должно быть, поскользнулся. Попробуем еще.

— Прошу вас! — скомандовала леди Тревельян. Она рассчитывала, что ее увеселение продлится несколько дольше. Дуэлисты опять отсалютовали и закрылись. Ричард снова ударил Торна в грудь.

— Отлично! — вскричал Торн. Он поднял руку, прося передышки, и закатал упавший было рукав. — Ты весьма проворен, друг мой. Продолжим?