Юля пробиралась между овощными рядами. Несмотря на будний день, людей на рынке было много. Старухи-пенсионерки тащили за собой сумки-тележки (вот одна наехала Юле на ногу и не извинилась). У прилавка с узбекскими абрикосами стояла женщина в джинсах и футболке с небрежно схваченными в хвост волосами. Одной рукой она щупала фрукты, а другую ее руку дергала девчонка лет пяти, тянувшая на одной ноте: «Мааам-маам-мааа-мороженоееее». «Подожди», – стальным голосом ответила мать, не оборачиваясь. У соседнего продавца покупал полкило черешни молодой человек в сером костюме и с портфелем. Похоже, он, как и Юля, сбежал на рынок во время обеденного перерыва.

Крытые прилавки отбрасывали резкую тень, но в сантиметре от тени нещадно палило солнце. Юля почувствовала, что воротничок ее белой блузки неприятно липнет к коже. Она вышла из овощного ряда и пошла по открытому пространству. Впереди было то, что ей нужно: продавцы железяк. Так она их назвала. Возможно, сами они называли себя продавцами инструментов и скобяных изделий, или жестяными рядами, или еще как, а для нее все эти предметы, поблескивавшие на прилавках, были просто железяками. На одних столах лежали разобранные на части краны и трубы, на других – болты, шурупы и гайки в плоских прозрачных коробках, у кого-то – радиодетали, у кого-то – загадочные для нее стальные шайбы, круги, решетки. Юля не понимала, почему существует этот рынок, почему покупатели не могут просто пойти в ближайший хозяйственный магазин… Но раз железячные ряды были, значит, они каким-то образом оправдывали свое существование. Она сама пришла сюда, так как то, что ей требовалось, в магазине хозтоваров имелось в виде двухлитровой банки по впечатляющей цене, а когда она спросила, нет ли упаковки поменьше раз в двадцать, ее отправили сюда, на центральный рынок.

Она прошлась вдоль одного ряда, второго, но нужного не увидела. Тогда Юля спросила наугад, у ближайшего продавца:

– Нет ли у вас машинного масла?

– Какого?

Юля замялась. Оно еще и разное бывает?

– Для чего вам?

– Для часов.

Продавец, мужчина лет тридцати, посмотрел на нее скептически и покачал головой, будто она просила продать ей из-под полы запрещенный товар.

– Вон там, – показал он, – часовые детали где. Туда.

Часовой прилавок – точнее, даже два, укрытых навесом – заполняли старые наручные часы и циферблаты, в коробочках лежали шестеренки, поблескивали камушки, рядами лежали пинцеты и пинцетики, миниатюрные отвертки, лупы. Позади прилавка стоял мужик в возрасте, с синеватыми от бритья щеками и настолько длинным лицом, что он мог бы играть лошадь без грима. Когда Юля спросила у него машинное масло для часов, он вскинул брови так высоко, будто она сделала ему неприличное предложение.

– Это вам зачем, девушка милая?

– Представьте себе, для часов! – резко ответила Юля.

– Что у вас с часами?

– Стрелка плохо идет.

– Да, можно пружину смазать, если идет вяло. Только сначала нужно проверить ее, пружину. Или дело не в пружине, а у вас фрикционный узел сломался. Или переводное колесо надо менять. Или еще десять причин. Ферштейн, девушка милая?

Юля расстроенно засопела. Будто она не понимала, что тут может быть десять причин! А скорее – сто десять, потому что кто его знает, какой там механизм, в бронзовом таймере, изготовленном в мастерских «Сен-Жермен и сыновья»! Он же не просто антикварный, он единственный в своем роде! Есть ли на свете другое устройство, способное отправить в любую точку планеты? Пусть на пятнадцать минут, пусть бестелесно, но – в Париж, в Бангкок или Калахари… Там внутри, может быть, не шестеренки, а волшебные струны, настроенные на музыку сфер. Кто знает… Юля надеялась на самый простой вариант, на везение. Потому что пятнадцати минут ей стало мало. Мало, мало! Ну посудите сами, выдадут вам вечный город Рим на четверть часа – да разве этого хватит? Это все равно что голодному дать разочек лизнуть бифштекс – и сразу еду забрать.

– Несите свои часики в мастерскую, – заключил продавец.

– Отнесла бы. Но не могу, – буркнула Юля.

Бронзовый таймер был частью коллекции Домского художественного музея и пребывал в хранилище. Юля, как сотрудник музея, могла навещать его практически в любое время с десяти до шести по будням, но вынести его – нет-нет, об этом нечего было и думать. На кражу она никогда бы не пошла, а чтобы отправить таймер официальным ходом в починку, надо было обосновать необходимость реставрационных работ (письменно): с какой это стати музею тратить деньги на экспонат, не выставленный в зале? Ах, там поломка, не ходит? И пусть стоит, не ходит, у нас музей, а не цирк… А стоило только представить, как какой-нибудь часовой мастер заводит таймер и вдруг оказывается в Тимбукту… Нет, единственное, что могла попробовать Юля, – это умаслить творение Сен-Жермена.

– Дайте мне, пожалуйста, самый маленький пузырек часового масла, – твердо сказала Юля. – И еще эту… нет, вот эту, самую маленькую отвертку.

Продавец шумно, по-лошадиному, фыркнул, но назвал ей цену. Когда Юля засовывала в сумку свои приобретения, он попытался в последний раз вразумить ее:

– Как крышку откроете, не крутите сами ничего! Загубите механизм.

– Спасибо, – зубасто улыбнулась Юля.

– Загубите!

В музейном подвале веяло кондиционированной прохладой, и после прогулки через город, нагретый летним солнцем, это было приятно. Знакомая табличка «ДПИ. Зап. Европа» на стальной двери. Юля коснулась замка электронным пропуском и потянула на себя тяжелую дверь. Комнату заполняли застекленные стеллажи, а на них пребывало то самое ДПИ – декоративно-прикладное искусство. Сокровища. В отделении бронзы, между статуэткой конного рыцаря и чернильницей в стиле ампир, распростер крылья орел. Небольшой, размером с яблоко, покрытый нежно-зеленой патиной, он взлетал с круглого постамента. На первый взгляд орел выглядел как пресс-папье, возможно, им он и служил долгие годы на письменном столе какого-нибудь помещика Домской губернии, прежде чем был экспроприирован и попал в советский музей. Но Юля знала его секрет.

Она провела пальцем по ленте, опоясавшей постамент статуэтки, нажала на рельефные сандалии Гермеса, и нижняя крышка с щелчком раскрылась. Под ней был круг с часовыми рисочками и единственная горбатая стрелка. Волшебный таймер. Еле видный, с паутинку толщиной зазор по краю круга намекал, что под ним скрывается механизм, на месте «двенадцати» в тени пряталась крохотная головка винта.

– Уважаемый орел, вы, пожалуйста, не обижайтесь, – сказала Юля, повернув статуэтку к себе головой. – Я бережно. Ласково. Мне очень нужно!

Она сама не знала, зачем говорит это вслух. Не ответит же ей бронза!

– У меня это, в конце концов, профессиональное. Я искусствовед, между прочим, а дальше Эрмитажа не ездила. Лувр, галерея Уффици – это для меня насущная необходимость! Разве пятнадцати минут перед Боттичелли – достаточно? Дайте мне полчаса хотя бы!

В хранилище не было стола, на котором она могла бы разложить таймер и инструменты, поэтому Юля оставила их на втором стуле. Свет был лишь один – верхний, от галогеновых ламп, и для предстоящей тонкой работы его едва-едва хватало.

Юля осторожно открутила винтик купленной часовой отверткой, перевернула статуэтку – и винт выпал ей в ладонь. Крышка-круг с часовыми делениями держалась, и Юля подцепила ее принесенным из дома пинцетом. Затаив дыхание, она подняла ее вместе со стрелкой и отложила на лист бумаги.

Внутри было непознаваемое. Сотни мельчайших шестеренок размером с букашку цеплялись друг за друга микроскопическими зубчиками и перекрывали друг друга слоями. Среди них стальным блеском сияли миниатюрные молоточки, кольца, острые стрелочки, какие-то полоски с гравировкой… Это выглядело не как часы, пусть и сложные. Это выглядело как застывший механический микрокосм.

– И где тут пружина? – задала риторический вопрос Юля. – Куда капать?