До прихода милорда оставалось еще больше часа, поэтому я позволил мыслям блуждать, где им вздумается, и понял, что вспоминаю Кармина, вспоминаю наш разговор о познании мира – он хотел увидеть многие страны. Особенно ему полюбился Дальний Восток. Боковым зрением я уловил какое-то движение и, подняв взгляд, увидел господина на пороге.

Я вскочил – страх включил инстинкты, пробившись сквозь туман в моей голове. Я вообще не слышал, как он вошел, и это было просто неправильно.

– Господин, вы рано. Я еще не набрал вам ванну, – и начал боком обходить его, желая сбежать из комнаты и от милорда. Я был не в состоянии хорошо прислуживать и хотел быстро покончить со своими обязанностями, избегая господина, если получится, и надеясь – он не поймет, что что-то неладно.

Но он схватил меня за плечо и опустился на диван, потянув за собой.

– Сядь.

Покорный как никогда, я сел, сложил руки на коленях, переплетя пальцы, и принялся пристально изучать свои ногти, надеясь, что это закончится быстро. Чем бы это ни было.

Он взял мои ладони в свои и крепко сжал.

– Я только что узнал и сразу пришел. Я рад, что нашел тебя здесь.

Ох… Даже теперь он делает мою жизнь еще труднее.

– Сильвен, мне очень жаль.

Я стиснул зубы, решив не показывать, насколько убит горем.

– Все произошло быстро, господин. Лекарь говорит, что он не страдал.

– Но ты страдаешь, – мягким голосом, а потом он поднял руку, чтобы убрать локон, упавший мне на глаза. Делал ли он так раньше? Нет, никогда. Почему пришел? Большим пальцем он провел по моему лбу, разглаживая его, и сказал: – Кармин был твоим любовником.

Не вопрос, а констатация факта, произнесенная без всякой злобы. Я напрягся, потому что она бросало вызов утверждению, что господин не будет испытывать гнева, если у его эроменоса есть человек, заслуживающий подобное звание. Но меня охватило негодование, острое и едкое, и я решил, что осознанно пойду на наказание, но почту память о Кармине. Поэтому я собрался с духом, кивнул и ответил:

– Да, господин. Кармин был моим любовником.

– И, посмею сказать, еще отцом.

Я вновь кивнул и с силой закусил губу, но глаза щипало, все вокруг поплыло, и в горле стал ком. Потом я услышал, как с моих уст сорвался приглушенный всхлип. О боги, я плакал. Плакал перед господином по умершему любовнику. Я должен был остановиться – страшнее греха не придумать.

Но милорд крепко обнял меня, и я рухнул ему на грудь – всякое достоинство позабыто и слезы полились рекой. Клянусь, чем горше я плакал, тем сильнее он меня обнимал, гладил по волосам, вновь и вновь шептал мое имя, говоря, как ему жаль, и нежно укачивая меня.

Так долго я хотел этого: его прикосновение, его симпатия, но в тот день для моего сердца они были холодными и сухими.

***

Говорят, от подобной утраты никогда не излечиться, лишь привыкаешь к шраму на сердце. И так получилось. Медленно. Дни идут, а скорбь тянет жизнь из тела, и в силу необходимости человек исцеляется.

На третий день соорудили погребальный костер и провели небольшую церемонию в память Кармина. Один из священников-северян читал молитву в присутствии самого короля – никогда не поверил бы, что раб может удостоиться такой чести, как бы уважаем в хозяйстве он не был. Милорд позволил мне – нет, приказал, иначе я бы этого никогда не сделал – положить две розы на похоронные носилки, по традиции жест памяти от любовника или бездетного супруга.

Король нахмурился, увидев это. Я боялся, что именно так он отреагирует. Ведь какой скандал: эроменос его сына признает другого раба любовником. Что ж, для дворян, возможно, да. Но для рабов и свободных простолюдинов открытое признание и сострадание моего господина лишь увеличило уважение, которое к нему питали.

Положив цветы, я сразу же вернулся к милорду, он меня обнял и поцеловал в щеку. Возможно, то, что я нашел утешение в его объятиях, развеет подозрения его отца.

До дня зимнего солнцестояния оставалась неделя. Неделя до шумного веселья, когда вино льется рекой, столы ломятся от яств и гуляющие придаются плотским утехам – тройственное удовольствие для всех. Раньше я с нетерпением ожидал этой ночи, зная, что во дворце поддерживается традиционное правило освобождать на это время рабов. Кармин и я придумали дерзкий план отправиться в город, переодевшись свободными гражданами из низкого сословия. Мы хотели отыскать затрапезную таверну и попробовать себя в роли простолюдинов. Хотелось отведать грубой пищи, потому что королевские обеды приелись.

Наступил праздник, а у меня не было ни малейшего желания веселиться. Я попробовал сладости, приготовленные поваром, и в течение дня поддерживал приподнятый настрой с другими. Но лишь только самая долгая ночь в году начала вступать в свои права, я стащил тарелку с хлебом, мясом и фруктами и удалился в покои господина.

Милорд же ушел в полдень, у него были свои обязанности на церемониях: зажигать связки ароматных трав, разбрасывать пшеницу, расписывать непристойными символами обнаженные тела девственников в масках. И подобная тому чепуха, о которой я должен бы знать больше, но у южных земель другие боги и другие традиции праздников.

Я решил заняться счетными книгами господина, погрузившись с головой в реестры и математические расчеты, пока глаза не начали слезиться. На закате я развел огонь в камине в гостиной, зажег свечи возле моей ванны и налил туда воды, которая, пока я работал, нагрелась в ванной комнате милорда. Затем я не только провел все ежедневные водные процедуры, но долго мок в воде, окунаясь с головой, а потом – все равно мокрые – тщательно вымыл волосы.

Закончив, я накинул халат, налил в стакан немного бренди из буфета господина (ведь знал: попроси я его, он бы позволил, потому что в прошлом он предлагал пробовать) и устроился на диване с книгой, которую читал сейчас, о народностях и географии юго-восточных джунглей. Но прочел мало, лениво рассматривая иллюстрации, и больше смотрел пустым взглядом в никуда, ощущая неясную скуку. Неприкаянный, волей судьбы лишенный друга, с кем можно поговорить по душам. Наконец, я задремал. Алкоголь помог.

Я лежал, свернувшись в клубок и уткнувшись головой в угол дивана, когда мой сон что-то потревожило, и я проснулся. Сонно моргая, я всматривался в фигуру, усевшуюся рядом.

– Я подумал, что, возможно, ты останешься здесь.

– Господин! – вскрикнул я, быстро сев прямо, и бросил взгляд на часы, отмечая, что только середина вечера. – Я… простите меня. Я не ждал вас раньше утра… – что было совершенно неприемлемым извинением.

– Я незаметно ушел после церемонии. Старик может брюзжать на меня завтра, – я попытался подняться, но он рукой остановил меня. – Нет, пожалуйста, не вставай. Ты таким расслабленным выглядишь во сне.

Я неохотно подчинился, намереваясь, как только появится возможность, встать.

– Господин, я неподобающе одет. Пожалуйста, позвольте мне переодеться в более…

– Да, я знаю, переодеться во что-то более открытое, более рабское, расчесать волосы, подвести глаза, смазать тело маслом и надушиться… и ты до рассвета не выйдешь из своей комнаты.

После его слов, мои руки взметнулись к волосам, сейчас представлявшим собой воронье гнездо – я задремал с влажной головой.

– Господин, пожалуйста.

Он лишь рассмеялся.

– Нет. Такой ты славный. Даже очаровательный.

Я мог бы решить, что он лжет, но его улыбка и жест, которым господин смахнул волосы с моего лица, говорили о другом. Поэтому я остался сидеть, встревоженный и неприбранный, хотя он все равно не обращал внимания на мои усилия выглядеть как можно лучше.

Милорд поднялся и подошел к буфету позади меня. Не обращая ни на что внимания, я пальцами распутывал колтуны в волосах, когда господин вернулся, поставил стакан на стол и раскупорил графин, из которого я недавно наливал себе. У меня слегка екнуло сердце: пусть я был уверен, что он не был бы против, я хотел признаться раньше, чем он сам заметит. Он мог подумать, что я намеревался обмануть его.