Большой спортивный зал. Пустой. По центру как-то странно кружатся два взрослых мужика. Очень крепких. В руках – по зачехленному армейскому ножу. Присматриваюсь – на головах полиэтиленовые пакеты. Мутные и мокрые от пота. Глаза уже вылезают из орбит. Им плохо. Задыхаются. Они, уже полусидя-полулежа, барахтаются из последних сил, пытаясь победить один другого. Наконец-то чехол ножа дотягивается до горла – и в этот момент победитель отключается совсем.

Тут же из темноты подбегает откуда-то появившийся врач, снимает пакет, меряет давление, пульс – приводит в сознание упавшего. Нет, это не какие-то странные развлечения подростков. Это обычная тренировка спецподразделения для выполнения особых задач. Когда надо научиться, умирая, не сдаваться и все равно побеждать.

Как хорошо, что подобные занятия проходят за закрытыми дверями. Вдалеке от всех любопытных глаз. А то какой бы был огромный соблазн подросткам попытаться устраивать подобные соревнования – а что, слабо, да?

Когда говорят, что монашество – свет мирянам, я сразу вспоминаю этот случай. Конечно же, свет – кто бы возражал? Такой же, как и спецназовцы – свет всем остальным солдатам. Да и не только солдатам.

Монахи – это наши духовные спецназовцы. Которые всю жизнь без остатка бросили к ногам Христа и пошли за Ним, не рассуждая, что именно предстоит им пережить на жизненном пути. Свободно, с полным сознанием дела надели на головы свои полиэтиленовые пакеты и крепко их завязали. Вооружились оружием. И стали ежедневно тренироваться. Сколько сил хватит. Ведь ни на что другое силы все равно уже не потратить – ни на жену, ни на семью, ни на стяжание житейских благ, ни на удовлетворение собственного тщеславия. И рядом – духовник. Опытный боец и квалифицированный врач. Который, когда уже свалится боец невидимого фронта в изнеможении, расскажет, где и какие ошибки были, поможет шаг за шагом выйти на новый уровень.

Порой мне кажется, что стремление некоторых очень монахолюбивых людей навязать всем остальным – обычным мирянам – подходы и установки монашествующих похоже на то, как если бы в детских магазинах стали продаваться наборы для спарринга в полиэтиленовых пакетах. Неправильно пытаться превращать весь мир в один большой монастырь. Не все могут вместить. Не каждому быть спецназовцем. Кто-то должен и в тылу работать, и детей рожать, да и землю пахать. А надевать каждому на голову по пакету – круто, конечно, но ведь и задохнуться можно. Не надо искать не свойственных твоему чину и званию добродетелей. Всему в жизни должно быть свое место.

Как-то ранним летом, когда обдумывались планы на грядущие каникулы, вдруг очень захотелось куда-нибудь в горы. Не милые зеленые горки, а настоящие, взрослые, суровые. И тут – словно специально кто-то подслушал – получаю рассылку от одного из моих академических друзей, руководителя туристического клуба. А не хочу ли я составить компанию и поехать в альпинистский лагерь «Безенги» в Кабардино-Балкарии?

Немного надо времени, чтобы заглянуть на сайт и убедиться: это – то, что надо!

Оставив в стороне подготовку, тренировки – страшно ведь в горы идти расхлябанным! – перескочу к самым ярким впечатлениям. Закончив неделю интенсивных тренировок с инструктором, осознав всю неспортивность своей конституции, но и убедившись, что еще не все потеряно, ложусь спать пораньше. Завтра в 4 утра выход. Впереди четырехдневный поход, чтобы, вернувшись, получить значок «Альпинист России» и возможность двигаться дальше по разрядам.

Почти выспавшись, тщательно проверив амуницию, подхожу к месту сбора. Наша группа отправляется в поход. Все молчат. Не только от предвкушения неизвестного, но и от не вполне осознанного понимания, что здесь, в горах, все по-взрослому. Совсем по-настоящему. Порядочно утомившись от перескакивания по камням Безенгийского ледника, инструктор командует – привал! Тем более что подошло время связи с базой: мобильные уже не работают, единственная связь – по рации с лагерем. В это время все группы, находящиеся в горах, докладывают о том, что у них происходит, все ли в порядке. Связь достаточно громкая. Мы слышим, как опрашивает диспетчер каждую группу. И тут среди четких, по-армейски выверенных фраз откуда-то из шума динамиков мы разбираем странные слова: «одного потеряли».

«И чего! – подумал я. – Не маленький же ребенок, все взрослые люди, найдется!» Неуместность мысли становится очевидной, когда вижу, как на глазах мрачнеет лицо инструктора. «Конец связи!» Инструктор молчит. Ему очень хочется ругнуться. Но он молчит. Мы ждем. Его взгляд наконец-то возвращается откуда-то из-за приэльбрусских хребтов – рассеянно скользит по нам. «Один альпинист погиб. Сегодня. Больше ничего не знаю!»…

Это завтра мы увидим, как будет вдалеке кружить вертолет МЧС, чтобы забрать тело с высокого плато. Это те, кто остался в лагере, сбежавшись на шум опускающейся с неба машины, увидят, как бережно вынимают из кабины большой глухой черный пакет. Еще через один день инструктор, во время нашей скудной трапезы, уже после восхождения, случайно обмолвится: «Да, новички обычно не гибнут. Потому что знают, что глупы – и нет в них самонадеянности профессионалов». А уже вернувшись в лагерь, мы узнаем, что причиной гибели стало грубейшее нарушение техники безопасности – чтобы сэкономить несколько секунд и взять новый показатель.

И мы навсегда запомним: горы самонадеянных не любят.

Первый культурный шок от встречи с церковной жизнью у меня произошел во время поступления в семинарию.

Выглядело это так. Центр Загорска, буквально несколько десятков метров до лаврских стен, пошатнувшийся полусгнивший забор, такой же дом. Калитку открывает вполне еще бодрая старушка с суровым и в то же время улыбающимся лицом. Низкая притолока доброжелательно награждает меня хорошим щелбаном по макушке. Приглашают выпить чайку – нахожу глазами рукомойник. Понятно: полное отсутствие удобств цивилизации – есть только электричество. Пьем чай с засахаренным вареньем. Знакомимся. При всей внешней суровости и даже мрачности просвечивает какая-то совершенно неожиданная теплота и непосредственность. В ее словах слышится слегка припорошенная ропотком готовность предоставить свой кров на неопределенное время. Это – баба Аня, Бабаня.

Подружились мы с ней быстро. Молодому семинаристу сбежать хоть куда-то на часок из «системы» – отрада, а одинокой старухе – не только по воду не ходить, да и перемолвиться есть с кем.

Все самое интересное началось, когда мы познакомились поближе, и для меня вдруг приоткрылся совершенно удивительный внутренний мир этой бабушки. Она была практически безграмотной, подписываться, правда, могла, но и то с большим трудом. Не помню, чтобы она за все годы нашего знакомства хоть что-то читала. Даже молитвослов. При этом вся ее жизнь была пропитана Церковью: утром в пять часов братский молебен в Троицком, потом литургия, снова зайдет к Преподобному и только тогда домой. Сказать, что жила скудно, – ничего не сказать. Пенсия ничтожная, из продуктов – что привезут паломники, которые, бывало, останавливались у нее на ночлег, да и что мы, семинаристы, притащим из студенческой столовой. Собственной жизни у нее не было вообще: она словно скользила по волнам ритмов богослужебного года и траекториям чужих жизненных путей, не ставя никаких личных целей и задач, не пытаясь улучшить свой быт, раздобыть денег или же какое-нибудь «утешеньице». Моментом, который всякий раз озарял ее суровое лицо, было посещение ее убогого жилища семинаристами «на чай», когда пропевались праздничные песнопения и начиналась неспешная беседа обо всем и ни о чем.

Сказать, что в ее голове была «богословская каша» или же «понятийный винегрет», – почти что назвать ее профессором теологии. Ни каши, ни винегрета, ни какого другого приготовленного по рецепту блюда там не было и в помине. Это был постоянно живой, меняющийся в зависимости от входящей информации объем, который заполняли отрывки из Писания, житий, фраз, богатого церковного мифотворчества и благочестивых преданий. Все мои попытки разобраться, а во что на самом деле в глубине души верит этот человек, завершались полным крахом: ни о каких вероучительных тонкостях и даже общих понятиях не могло быть и речи. Нет, вера, конечно же, была: во Христа, в Матерь Божью, святых, в Троицу, в святость Церкви. Пожалуй, вот и весь реальный ее «символ веры», который можно было извлечь на поверхность. А все остальное – лучше предать забвению: там, в Царстве Небесном, она и без богословских штудий увидела все лицом к лицу…