Не считая универсальной денежной единицы евро, все остальные «евроформулировки» являются сложными, даже запутанными. Знаем ли мы сами, где находимся, когда утверждаем, что живем в Европе? Возможно, Европу определяет именно то, от чего она так хочет дистанцироваться? Великие европейские мыслители эпохи Просвещения создали образ цивилизованной части света, которая была лидером духовного развития и выделялась на фоне остального мира благодаря своей культуре. К примеру, экономист Адам Смит писал, что практически все страны за пределами Европы являются варварскими, непросвещенными и дикими. Одним из признаков варварства Смит считал то, что в этих государствах не умели вести торговлю так, как это делали европейцы. Над самодовольством деятелей Просвещения сейчас можно лишь посмеяться, однако до сих пор в дискуссиях о том, чтó есть Европа, в основном перечисляют то, чем Европа на самом деле не является. Эти споры также предопределяют границы расширения Евросоюза.

Классические европейские просветители не изобрели ничего нового, занимаясь дискриминацией иных народов, поскольку любое человеческое общество склонно отделять себя от животных и чужаков. Также у членов практически любого социума всегда существовала тайная, а подчас и открытая потребность в том, чтобы называть «людьми» исключительно представителей собственной группы; в то же время о чужаках принято думать, что они другие, не похожие на нас, необразованные или даже дикие, что им свойственны животные пороки, которые проявляются в дурных манерах. Быть человеком означает правильно себя вести, правильно жестикулировать и говорить правильные вещи правильным образом.

Мысль о том, что своя собственная культура по всем параметрам превосходит остальные, стара как мир. Еще древние египтяне считали, что они выделяются в лучшую сторону на фоне других народов благодаря умению безупречно владеть собой. В Индии представителей иных, не индоарийских культур называли «млеччха». Подобно древним грекам, которым мы обязаны термином «варвар», они именовали так людей, не понимавших их язык, санскрит. По мнению греков, иностранные языки звучали подобно лаю собаки («бар-бар-бар»), и на этом основании они решили, что люди, живущие за пределами Эллады, по своему уровню развития недалеко ушли от четвероногих. «Варвар», – презрительно говорили они, подразумевая заикающегося чужеземца, в речи которого часто повторялся звук «р». Таким образом, слово это стало синонимом шута, болвана.

Как известно, французы также тщательно блюдут свою культуру через язык. Их желание говорить исключительно на французском проявляется иногда так неистово, что за пределами Франции это подчас считают проявлением национализма. Французы даже изобрели лингвистический термин «варваризм» (barbarisme), который означает слово из чужого языка или оборот речи, построенный по образцу чужого и нарушающий чистоту речи носителя родного языка!

Представителям практически любой культуры, похоже, свойственно клеймить чужаков за незнание их собственного языка. Так, славяне называли германцев «немцами» – то есть буквально немыми, не способными воспроизводить человеческую речь. Индейцы майя, жившие в Центральной Америке, презрительно именовали соседние племена заиками. По мнению ацтеков, все, кто не говорили на их языке, были дикарями и варварами.

Однако имелись и более весомые причины для того, чтобы презирать чужаков: их манеры и внешний вид. Так, например, по мнению китайцев, европейцы были варварами, которые вели себя так ужасно, что остальные с трудом терпели их поведение. Полинезийцы считали всех европейцев «красноволосыми и большеносыми дикарями» и называли их «куки» в честь печально известного капитана Кука.

Определить, что означает «европейскость», по-прежнему представляет проблему, даже если мы будем искать ее язык и повадки среди черт и характеристик, присущих «высоким» культурам. Общая картина современной европейской идентичности складывается за счет национальных кусочков мозаики, в свою очередь изготовленных из чего-то… неведомого. Из чего-то, что мы толком не способны объяснить. С целью отследить и выявить универсальную «европейскую идентичность» проводились бесчисленные семинары и предпринимались исследования, но однозначный ответ так и не был найден.

С другой стороны, понятие национальной идентичности сегодня также несколько размыто, поскольку европейские сообщества все чаще представляют собой пестрый ворох разнообразных субкультур. В исторической перспективе национальная идентичность привязана к образованию различных европейских национальных государств в эпоху Нового времени и тесно связана с такими понятиями, как общий язык, общие национальные символы, измерительные системы и национальный фольклор; она также предполагает единый менталитет и, разумеется, общий свод правил поведения.

В последнее время, благодаря возросшей миграции и в особенности из-за недавно нахлынувшей волны беженцев, Европа становится все более и более мультикультурной. В связи с этим возникают сложные и политически окрашенные социальные вопросы, которые необходимо тщательно решать совместными усилиями. В то же время общество обычно очень эмоционально относится к мигрантам. Черты и поведение выходцев из иной культурной среды обычно кажутся угрожающими, и коренное население традиционно предполагает, что иностранцы не станут, как говорится, лезть со своим уставом в чужой монастырь, а вместо этого будут подчиняться правилам принявшей их страны и соблюдать местный уклад жизни. Многие философы, в их числе француз Поль Рикёр, писали о том, какие чувства пробуждает в коренных жителях политика мультикультурализма: он полагает, что люди, опасаясь того, что их собственная культура будет повержена, воспринимают ее как угрозу.

Ничто не ново под луной, не нов и подобный страх. Этот раскол общества, вызванный поведением различных групп, в которые входят как целые нации, так и отдельные их представители, Европа переживает постоянно, начиная еще со Средних веков. Именно поэтому «правильное» поведение и выполнение одобренных и утвержденных обществом норм издавна считалось столь важным. За сотни лет до образования национальных государств, получивших официальную монополию на насилие, европейцы старались обуздать царившие тогда в их среде страх и агрессию с помощью контроля над поведением, поэтому, например, многие повседневные приветствия уходят корнями в жесты, призванные продемонстрировать, что человек не вооружен или не собирается каким-либо образом нанести другому вред.

Однако подобное стремление создать некий единый свод правил поведения еще вовсе не означает желания гармоничного и бескровного сосуществования – по крайней мере, в историческом контексте. Это было связано также с потребностью провести четкие границы между отдельными людьми и сословиями, например в XVII в. – между европейским дворянством и зарождающейся буржуазией. Таким образом, этикет можно образно назвать обоюдоострым мечом.

Книга, которую вы держите в руках, содержит бесчисленные примеры того, насколько фальшивыми могут быть некоторые повседневные правила этикета, изначально позаимствованные нами у европейских придворных и представителей знати. На самом деле критика в адрес хороших манер европейцев раздается уже давно. Живший еще в XVIII в. во Франции граф Мирабо жестко критиковал Версаль, заявляя, что изысканные манеры придворных лишь внешняя позолота. Мирабо полагал, что его ученые современники неверно понимали цивилизованность: они говорили об утонченности нравов и любезности, однако эти явления представляли собой лишь маски добродетели, но вовсе не ее лицо. Сам он считал, что «цивилизация ничего не совершает для общества, если не дает ему основы и формы добродетели». Во времена Мирабо этикет стал для французских дворян еще одним элементом социальной игры, в которую уже входили изысканные наряды, парфюм, пудра и парики. Всё, не исключая манер, было поверхностным, напускным. Тем не менее французы, не входившие в королевское окружение, равно как и все остальные европейцы, разинув рты смотрели на тот спектакль, что разворачивался в Версале, восхищаясь и подражая его участникам.