Я просыпалась. За окном гремело,

Иголки вскользь наметывали лужи,

И чьи-то руки рисовали мелом

Узоры тысяч разноцветных кружев.

И чьи-то пальцы разметали листья,

Взъерошив головы рассветных кленов,

Ответив сотне безответных писем,

Упрекам беспробудных почтальонов.

Я просыпалась. Холодело небо,

Покрытое растрескавшейся коркой

Мучных, белесых облаков незрелых,

Живущих на рассвете так недолго,

Влекомых солнцем, солнцем же согретых —

Оно лучами расчесало просинь.

Я думала, что это было лето.

Я ошибалась. Начиналась осень.

Переливаясь сонмами созвучий, плыву в небытие

беззвучной черноты вселенной, объятой светом звезд.

И падаю. Последнее паденье среди тонов, полутонов

оттенков и запахов, вползающих змеей

в меня, мое всеощущенье и бесконечность цветобытия

в пространстве-времени, в сети вибраций

и ароматогаммах,

в разбуженном уме слагающих слова

в калейдоскоп картинок и абстракционов,

струящихся сквозь веки, через пальцы

и рушащих все планыпланыпланы.

И чувствами снимая цепи с рук, я погружаюсь,

И я часть вселенной, покоящейся вечно на струне.

Я вижу звуки, слышу запах света и в свете таю.

Плыву в беззвучной темноте вселенной,

И свет во мне.

Вдыхаю запах стынущей воды,

Он подплывает к самой кромке неба,

Сегодняшний нелепый поводырь —

Он говорит, куда забросить невод,

Чтоб выделить охапку желтых лап,

Кружащих под колесами трамвая,

Кружащейся как будто невпопад

Шкодливой разноликой стаи.

К воде крадутся вспышки пленных ламп,

И от воды плетется паутина,

Которая разделит пополам

Мой мир и пруд, что еле слышно стынет.

Все, что я могу тебе дать, —

это только слова.

хлестать ими по лицу,

прикасаться небрежно.

а поймаю твой взгляд опять —

и едва ли жива.

я, как узник, стою на плацу.

экзекуция – нежность.

и внутри обрывается все,

забываю дышать.

сердце с уханьем падает вниз

переполненным лифтом.

ты красавец, мудак и козел,

но какая душа!

может, это любовь? извини.

мои мысли убиты.

все, что я могу тебе дать, —

это только слова:

провести невзначай по щеке —

будто в прорубь шагнуть с разбегу.

ни за что не решусь живьем.

обожаю минуты, когда

я в истоме и легкой тоске,

и ласкаю своим жестковатым,

полулитературным твое

набухающее от важности эго.

p. s. мои жесты всегда – почти.

мои взгляды не терпят жалости.

мои строки просят: прочти

и молчи. и молчи. пожалуйста.

если ты блюдо,

то я последний гурман,

вконец потерявший рассудок.

если ты дурь, то

я сторчавшийся наркоман:

исколотой куклой вуду

шатаюсь в поисках дозы.

если ты лихорадка —

то я безнадежный больной,

но боль моя стала сладкой

и даже почти родной.

а если совсем серьезно —

ты все, что во мне осталось,

и я не жду ничего.

но если любовь – это танец,

то я хочу, чтобы ты вел.

пока модели едят свое ничего на ужин,

а толстухи завистливо смотрят в витрины кафе,

я отчетливо осознаю: мне никто не нужен.

даже ты. жаль, не мой, но любимый трофей.

я готова была отдать свою лучшую музу,

получив тебя настоящего вместо нее.

я готова была разгребать твой душевный мусор

и по-детски бояться остаться вдвоем.

я готова была сочинять на ходу не в рифму,

на твоем предплечье от нежности умирать

и дышать в учащенном дичайшем ритме.

воровать поцелуи. знакомым врать:

«ой, да ладно вам, ничего между нами нет!»

и надеяться, что ты думаешь обо мне.

а меня окружают до боли смешные люди,

объясняющие, почему мне нельзя курить.

знаешь, в чем преимущество сольного рукоблудья?

в том, что после не нужно ни с кем говорить.

на горизонте Останкино.

снизу – шоссе. чашка чаю.

руки мерзнут, деревья седеют желтым.

осень снижает ставки на

прошлый апрель. скучаю

до способности в спину орать «пошел ты!».

город силится спать, торопясь огнями

скрыть усталость железных холодных век.

я запуталась в том, что теперь между нами,

но тебя слишком много в моей голове.

просто холодно. нет никаких трагедий.

счастье знать, что ты есть и

сейчас, на одном из ста тысяч балконов,

точно так же стоишь, обо мне не помня.

не мешаю. ты слишком красив свободным.

этим можно согреться.