Я никогда не был религиозным, не был в церкви с семьдесят третьего года. Помню тот поход… Туда меня затащила мама, было довольно весело. В баптистских церквях всегда весело. Песнопения, пляски, атмосфера какого-то, не знаю, как это назвать… Блаженства, назову это так.
Но сейчас я вспомнил церковь, и вспомнил церковный гимн.
«Ты устал, на сердце груз?
Тебя поймёт Иисус, тебя поймёт Иисус!
Вы устали, о радостях забыли?
В молитве Иисусу это скажи
Просто пой
Тебя поймёт Иисус, тебя поймёт Иисус!
Иисус твой друг, о котором везде слух…»
Я не знал, про что этот гимн, но надеялся, что Чернокожий Бог услышит меня, и с мамой окажется всё в порядке.
— Не время для хора, nigga, — бля, я пропел это вслух. — Надо разузнать, в порядке ли твоя мама.
Проскользнув за ленту, мы оказались на месте преступления. Не успели мы ничего спросить, как на нас наставили сразу десяток стволов. Были и дробовики, и револьверы, и новомодные «беретты»…
— Вот вы и попались, черномазые! — я узнал голос, тот самый противный голос с ирландским акцентом, принадлежавший копу, который нас уже задерживал. Рональд, muthafucking, Галлахэр. — Так и знал, что преступник возвращается на место преступления. Но чтобы спустя десять минут! Ну и тупые же ниггеры… Хуарэз, Кравчик! Наручники этим ниггерам!
— Мы тут не при делах, свиньи легавые! — кричу я, когда толстый коп со славянской фамилией уткнул меня носом в асфальт, — Я за мамой пришёл!
— Заткнись, негр! — приказал лысый и усатый из Лас-Либертадского полицейского департамента, — В участок этих двоих!
— Начальник! — противным басом с восточно-европейским акцентом сказал коп, обыскивавший Бланта, — У него ствол!
Повалив моего homie на землю, его стали избивать сразу три копа, выкрикивая самые разные оскорбления. От банального «ниггер» до более оскорбительных «мудак», «членосос», и «пидрила».
Мне повезло больше, ведь меня…
***
Как же голова гудела… И по спине будто отбойным молотком прошлись. Лежал я на том месте, которое узнаю по семьдесят восьмому году, когда меня взяли за хранение травы. Та самая шконка в «обезьяннике». Присев на этой деревянной койке, бывшей дико жёсткой и неудобной, я огляделся и не увидел Бланта. Неужели его отделали до судебного госпиталя? Помимо моей скромной персоны тут были две девушки лет двадцати - чёрная и латина, и бомж-инвалид без одной руки. Если девушки, бывшие, скорее всего, проститутками, выглядели привлекательно и были одеты может и откровенно, но более-менее приятно, то бомж был отвратителен. Одежду его составляли лохмотья, рожа была опухшая. Когда он мне улыбнулся, то я заметил, что у него не хватало половины зубов, а те зубы что на месте, представляли из себя коричневое нечто, похожее по цвету на передержанную карамель. Не успел я и слова сказать, как к решётке подошёл худой коп в больших нелепых очках с толстой оправой.
— В-в-ввыходите, н-н-ниггегхы.
Ну и голос… Коп был писклявый, заикался и картавил. Как такое нескладное существо взяли в полицию? И зрение, и речевые дефекты… Было явно видно, что вышло это по блату. Сын мэра или ещё какой шишки.
Перед тем, как повести на допрос, этот смешной коп дрожащими руками надел на меня наручник. И повёл по коридору, то и дело грубо тыкая меня в спину своей дубинкой… Я бы ему потыкал. Да не просто бы потыкал, а засадил бы пулю в его противную свинскую рожу.
Когда меня завели в допросную, там был этот самый коп из C.R.A.S.H., а также славянин и неизвестный чернокожий коп.
— Какой же ты противный, ниггер, — скривив гримасу, сказал, к моему удивлению, чёрный коп с короткой стрижкой, — Так и хочется заехать тебе по морде, чтобы прям на дубинке была твоя противная ниггерская кровь. Я бы тебе…
— Потише, офицер Мак, — успокаивал его ирландец из C.R.A.S.H., — Так, Трэвис Докинз, так же известный, как Тру Догг. Рассказывай, как ты оказался на месте преступления, черномазый?
Он говорил на удивление спокойно, без той ярости, что была во время нашего задержания, будто он не инициировал избиение Бланта и моё. Меня-то тоже били. Иначе почему спина и голова болели? Собравшись мыслями, я старался говорить как можно чётче и спокойнее.
— У меня в той больнице мама лежит, а я пришёл её навестить. Я бы не стал атаковать больницу. Да и никто из наших не стал бы. Мы не такие ебанутые, как Крабы.
— Все вы, бандиты на одно лицо, — сняв тёмные очки и положив их на стол, процедил ирландец, — Я не разбираюсь в вашем гангсто-ниггерском дерьме. Все вы, бандиты, на одно лицо, — вдруг его голос резко стал угрожающим, — Говори, зачем напал на больницу, черномазый!
— К маме я пришёл! Проверьте по записям в больнице, легавые! — закричал я на muthafuckas в синей униформе.
— Проверим, не сомневайся… — не успел он снова открыть рот, как в допросную влетел латинос, тот, кого Рональд называл Хуарезом.
— Шеф! — сказал он, передавая ирландцу картонную папку, — Это от детектива Райли. Посмотрите.
— Ладно, — принимая папку, он обратился к своему напарнику с отеческой заботой, — Иди, кофейку попей, Лоусон пончиков купил.
Раскрыв кипу бумаг, Галлахэр, быстро бормоча себе под нос, читал её. Наконец закончив, он сказал то, чего я не хотел услышать.
— Ладно, ниггер. Ты отморозок с улиц, но убивать собственную мать не стал бы… Хотя кто вас, негров, знает?
Наверное моё выражение лица было каменным, у меня на глазах выступили слёзы…
Тэреза Докинз, моя любимая мама, терпевшая мои выходки, которая всегда выручала меня, которая меня любила, и которая растила меня одна в самые тяжелые для негров времена… Она умерла! Это значило, что больше я не услышу её ласкового голоса, не услышу её особого сарказма и иронии, которые я так любил, не услышу… Мама! Почему Бог меня не услышал? Почему среди пяти убитых пациентов оказалась моя мать? Боль тысячей игл пронзила моё сердце, мою душу… И вдруг, помимо грусти, в моём сердце загорелся огонёк мести.
Кто напал на больницу? Пацаны с Грейп не стали бы такое совершать. Оставались muthafuckin» мудаки-Крабы…
***
Большая часть денег, предназначавшаяся для удаления маминой опухоли, ушла на покупку кладбищенского участка и на заказной гроб… Пока плотники делали гроб, я решил пойти в бар… Что делать ещё? Блант составил мне компанию в этом мероприятии.
На улице моросил дождь, дул ветер, гонявший полиэтиленовые пакеты и разные бумажки. Такая отвратительная погода и гибель самого родного человека пробудили во мне желание упиться чем-нибудь крепким до беспамятства.
— Бармен! — крикнул я парню, протиравшему барную стойку от пролитого пива. — Бутылку скотча!
Бармен, недолго думая, достал бутылку “Джонни Уолкера” и два шота, после чего поинтересовался у нас:
— День не удался, ребята? — с заметным итальянский акцентом спросил парень. — Я готов выслушать и поддержать. Бармены ведь для того и нужны, чтобы выговориться. К слову, меня зовут Алдо.
— Алдо, нам не нужно выговариваться, — сообщил Блант. — Мы просто хотим молча попить скотча.
Так мы за вечер выпили почти полтора литра алкоголя на двоих и пообщались между собой.
— Эх, Блант, — с трудом произнёс я, икая при этом. - М-меня прям разрывает изнутри. П-п-понимаешь?
— Крабы будут нак-казаны, — так же как и я, ответил мой друган, — Вот поверь мне, nigga. Твоя мама будет отомщена, эх… — он достал несколько купюр, не менее пятиста баксов. — Я не смогу вести. Бармен! Вот плата за виски и чаевые! Вызови такси, dog!
— Как скажете, — сказал бармен, набирая номер ближайшего таксопарка.
То как я добрался до дома, я не помнил, как, вероятно, и Блант
***
Утро после бара встретило меня похмельем… Хотя какое утро в полдень?
Через час начинались похороны и я их не должен был пропустить. Кое-как перекусив на скорую руку, я надел бордового цвета свитер, чёрные брюки и туфли из кожзама.
Постояв у окна и поглядев на осенний Лас-Либертад, я испортил себе настроение ещё сильнее… Мамы не стало, погода была депрессивная. Ну почему так всё сложилось? Почему моя мама попала под огонь Крабов? Вспышки пушек Крабов, убивших маму, разбудили во мне ещё один огонь. Небольшой, тлеющий, начавший разгораться еще на допросе, превратился в настоящий костёр.
