— Где она лежит, Блант? В местной, в «Сан-Фернанд»? — назвал я ближайший госпиталь.
— Да, nigga, в Сан-Фер. Погнали, она будет рада тебя видеть.
***
Позвав Би-Джея, чтобы тот приглядел за квартирой с выбитой дверью, мы начали спускаться по лестнице.
Почему мне никто не сообщил про то, что мама в больнице? Почему там сменили замки и вообще интерьер? Столько вопросов.
Я жил в бедном негритянском районе, сколько себя помню, с шестидесятых, когда те, кто «цветом не вышел» терпели на себе расизм и предрассудки, и до момента, когда меня замели за самооборону на заре восьмидесятых. В банду я вступил в далёком, как я считаю, семьдесят четвёртом году, будучи совсем пацаном. Я смотрел на гангстеров, поднявшихся на торговле кокаином, и хотел стать таким же, как они. Носить дорогие костюмы, гонять на шестьдесят чётвёртой Импале либо Кадиллаке, пить Хенесси вместо Эйт-Болла*****… Сладкие мечты.
Когда я подошёл к Гасто, самому старшему ОуДжи района, то тот просто дал мне ствол, небольшой револьвер, и сказал «Убей Краба». Мне было страшно, я боялся попасться, боялся загреметь на нары, но я сделал это.
Это был молодой парень, почти такой же, как и я. Он был одет в синий свитер, что говорило о его принадлежности к Крабам, и на момент, когда я его заметил, он избивал прохожего бейсбольной битой. Не успел он посчитать деньги в кошельке этого незадачливого мужчины, как раздались хлопки, а свитер молодого бандита окрасился кровью в двух местах. Обязательным условием вступления в банду было совершить убийство при свидетелях. И свидетель был, этим свидетелем был Литл Блант, худой как щепка негр, мой homie, который прошёл эту проверку за неделю до меня.
Мама смотрела на меня, и видела меня настоящим гражданином США, честным и добропорядочным, который работает на легальной работе, содержит семью и не состоит в бандах… Но в конце-концов она смирилась, и стала относиться к банде, как к родным. Все парни и девчата, что появлялись у нас дома, только радовали её, они были добры, и вежливы, даже не смотря на слэнг и ругательства.
Так, за размышлениями о прошлом, мы с Блантом оказались на улице. Был полдень, по переулкам гулял сквозняк, крутящий в вихре разный мусор. Постояв на свежем воздухе около пары минут, мы наслаждались «красотой улиц». Закончив стоять, подобно африканским тотемам, мы сели в машину, которую Блант купил в конце семидесятых. Как парень, двадцати лет отроду мог купить себе машину? Блант был дилером. Торговал травой, коксом, герычем. Дела шли хорошо, его не ловили, и в результате он накопил на среднюю лачугу в Ист-Сайд Локэш, и на этот фургон, Додж Рэм Вэн.
Усевшись на переднее пассажирское сидение, я задумался о своей девушке, Танише. Мы любили друг-друга с юных лет, вместе росли. Последний раз, когда я её видел, она навещала меня в госпитале, перед судебным процессом. После мамы, обязательно загляну к ней. С Танишей был мой первый поцелуй, первая интимная близость. Мы собирались пожениться, но я не успел этого сделать, как меня заграбастала Система.
В окне мелькали прохожие, в основном негры и латиносы, кто-то выгуливал собак, кто-то просто шел по делам, или читал газету. В более благополучной части района чаще стали встречаться белые в дорогих костюмах, полицейские, патрулирующие территорию, а негров как и не бывало. Homies не решались заходить в этот район, так как их могли обыскать и даже арестовать копы. За что? Цветом не вышел. В восьмидесятых ничего не поменялось, и копы относились к неграм так же, как и в шестидесятые.
Припарковались мы возле большого пятиэтажного светлого здания со стеклянными дверьми. Стоило нам, двум чернокожим парням выйти из машины в «белом» районе, как появилась пара копов. Один из стражей правопорядка был лысым, и носил рыжие усы, даже под его тёмными очками-авиаторами можно было заметить его ухмылку и презрение ко всей негроидной расе. Второй же был латиносом, молодым, только что из Академии, судя по всему. Он выглядел довольно растерянным, и даже немного испуганным.
— Так, так, так… ОʼШи Брэнсон! Или ты предпочитаешь своё ниггерское погоняло? — усмехаясь, говорил лысый и усатый, обращаясь к Бланту. Сменив несерьёзное полушуточное настроение, полицейский тут же приказал командным голосом, — Ноги на ширине плеч! Руки за голову! — орал коп, доставая из кобуры полицейский револьвер, — Мордой в асфальт!
— Бля, мужик! Какого хрена? — стал возмущаться толстяк, когда двое копов уткнули его лицом вниз, — Ты меня уже пятый раз за неделю обыскиваешь. Не причастен я!
Блант хотел встать, но услышал за спиной звук взводимого курка, и по-змеиному шипящий голос офицера.
— Только попробуй еще вякнуть тут мне, и я засуну тебе ствол Официального Полицейского в твою противную ниггерскую задницу и нажму на спуск! — для подтверждения своих слов, он приставил ствол Кольта к пятой точке моего homie, — Хуарез, бери на себя второго, а я обыщу толстяка.
Что хотели копы найти у меня и Бланта — не ясно. Во время обыска они изъяли у нас наличные деньги, после чего несколько раз огрели дубинкой, и отпустили. Можно было бы заявить на мерзкого копа о превышении полномочий, но кто поверит негру? Коп, скорее всего, расскажет сказку, как мы напали на какую-нибудь старушку, и что он вообще настоящий Блюститель Закона, и всех спасает, а на деле — он расист. И было удивительно, что он работал в паре с латиносом.
В холле больницы было много народу. Кто-то держался за перевязанную голову, было много людей с костылями. Был даже человек с огнестрельным ранением, которого везли на каталке в сторону реанимации. В регистратуре нам ответили, что мама лежит на третьем этаже.
Больничный лифт, в который людей набилось как сельдей в бочке, был старым и страшно скрежетал, грозясь сломаться. Но, тем не менее, он донёс нас до третьего этажа, где после десяти минут блужданий по довольно людным коридорам, мы нашли общую палату с дюжиной коек, на одной из которых лежала она. Женщина, воспитавшая меня, моя мама, Тереза Докинс.
— Привет, мам, — наклоняюсь к больничной койке, и слегка приобнимаю маму, — Ты как? И почему дома другой замок и обстановка?
— Я сменила замок, так как месяц назад была облава, и копы ломали всем двери в поисках наркотиков, — во время разговора, она тяжело дышала, почти что задыхалась, — А новой обстановкой хотела тебя удивить… Я рада, что ты, наконец, на свободе, Трев.
Поняв, что ей тяжело говорить из-за болезни, мы решили найти заведующего отделением. Пошастав по коридорам, мы нашли табличку с надписью на двери, которая гласила, что некий Дональд Вайс, доктор медицины, заведует этим кабинетом.
— Так, молодые люди, — недовольным голосом встретил нас пожилой врач, — С чем пожаловали?
— Док, — как можно доброжелательнее старался говорить я, — Я сын Терезы Докинс. Чем больна моя мать?
— Опухоль, юноша. Среднестения. Как бы вам объяснить… — он нахмурил брови, — Это не совсем рак. Он не распространяется по всему организму, не даёт метастаз, но тем не менее, давит на лёгкое, и как результат — затруднённое дыхание, приступы удушья.
— Сколько стоит удалить эту хренотень? — задал я главный вопрос, — Я заплачу сколько надо.
— Ну, молодой человек… Это деликатная операция, довольно сложная, трудоёмкая, да… — сладко протянул доктор. Потянувшись, и зевнув, сидя на стуле, он выдал — Полторы сотни тысяч долларов.
— Ты издеваешься, muthafucka? Из каких ебеней я достану такие деньги?
— Где вы достанете деньги на операцию, меня не интересует. А теперь прошу покинуть мой кабинет, молодые люди. Если найдёте деньги — обращайтесь в бухгалтерию, — сказал старик, доставая бланк, и быстро заполняя его, — Вот направление. Предоставите его нашим счетоводам. Всего хорошего.
***
Ебучая платная медицина в ебучем округе Либертад… Теперь нужно раздобыть где-то сто пятьдесят штук баксов. Первая мысль, что пришла мне в голову — одолжить зелень у Гасто, он поймёт… Но, с другой стороны, он может быть жёстким, и будет яростно выколачивать долг, заставит продать квартиру. Что делать?
